— Сколько тебе, сынок? — спросил дед. — Тридцать пять? Самое питейное времечко.
«О Боже, мне ведь нет двадцати!» Антон редко смотрелся в зеркало. А если и смотрелся, то не больно себя рассматривал. Глаза видят? Нос, уши на месте? И ладно. Сейчас он, можно сказать, жил по-царски, следил за своим здоровьем. Спал в тепле, делал гимнастику, плавал в бассейне, не кололся, нормально питался. Но прежняя жизнь, background, как говорила Зола, успела наложить на Антона неизгладимый отпечаток. Не было половины, наверное, зубов. Еще в детстве были отбиты почки, и сейчас Антон нет-нет да мочился розовым, что забавно смотрелось на снегу. Временами кусок не лез в горло — пищевод превращался в нарывную раскаленную трубу-кость, кувалдой вбитую в горло. Даже пустой глоток отзывался дикой болью. Ну, еще такие мелочи, как многократно сломанные и самостоятельно — не всегда правильно — сросшиеся конечности, троекратно пробитая голова, поврежденный позвоночник… Впрочем, всего этого в зеркале не разглядишь. Единственное, на что обратил внимание Антон — что волосы сделались совершенно седыми. Антон, помнится, посмотрел и забыл. А сейчас душа отмякла от браги, дед напомнил. Антон чуть не заплакал, так вдруг стало жалко себя, а вместе с собой других молодых, да и старых, неизвестно зачем приходящих в жизнь, уходящих в никуда, не оставляя после себя ничего.
— Мне восемнадцать, — Антон едва сдержался, чтобы не добавить: «И я не прятался от жизни, не спасал шкуру за толстыми стенами библиотеки, как некоторые!»
Бутылка ликера между тем опустела. Дед предстал в третьей ипостаси — в причудливом смешении высоких и низких черт. Взгляд по-прежнему светился достоинством, в рыжей же бороде затаилась холуйски-издевательская улыбочка. «Не допускать гада до браги!» — решил Антон.
— Стало быть, кому винишко на пользу, кому — во вред, — сощурился Фокей. — Ты в восемнадцать развалина, я в семьдесят хоть куда! А если б не пил… — махнул рукой. — Давно бы загнулся от радиации!
— Открой замок, дед, — сказал Антон.
— Все эти годы я ждал помощника, — Фокей словно не расслышал его. — Почему ты не пришел тридцать лет назад?
— Я здесь, — тронул его за плечо Антон. — Вперед, дед!
— Пятьдесят лет… — снова, как в пустую бочку, проговорил Фокей. Антон забеспокоился: чего он заладил? — Что может человек за полвека, начальник?
Уже не сынок, отметил Антон, сказал уклончиво:
— Тебе виднее, Фокей.
— Я вошел внутрь через год, — спокойно проговорил Фокей. — Стало быть, на все прочее у меня было сорок девять лет. Это много, начальник. Даже самогон не выдерживает такого срока — превращается в бессильную гадкую водичку.
— О чем ты, дед?
— В одной из книг я прочитал, — продолжил Фокей, — что если энное число обезьян — были такие похожие на людей звери с пятью пальцами на руках, раньше думали, что люди произошли от них, а не от Бога, — посадить за пишущие машинки, то они за миллион лет в силу закона больших чисел напечатают все сочиненные людьми за всю историю книги, включая, — понизил голос, — Библию. Это обезьяны, начальник, которым Бог не дал разума.
Антон слушал не перебивая. Хотя главное уже услышал. На радостях захотелось выпить. Но он сдержался — решил не уподобляться мифической обезьяне, дорвавшейся до пишущей машинки. Чушь какая-то, подумал Антон, как могут обезьяны напечатать на пишущих машинках… Библию?
— Я вошел в их электронику, сынок, — буднично, как если бы речь шла о рецепте самогона, сказал Фокей. — Узнал, как устроен, на чем держится, каким образом управляется и контролируется наш мир. Я пробрался в святая святых — в нервную систему — к двум встречным потокам информации — из провинции в центр и из центра в провинцию. Я научился их расшифровывать. Я знаю, как входить в их программы, как незаметно подменять информацию, знаю, как управлять… всем. Я мог бы стать богом, сынок, но я…
— Что ты? — У Антона аж дух захватило.
— Я ни разу не воспользовался своим умением. Откладывал, хотел сделать как лучше и… сам не заметил, как самогон выдохся.
— Почему откладывал? — не поверил своим ушам Антон.
— Сначала не был уверен, что сделаю правильно. Компьютерная реальность — штука хрупкая. Есть такое понятие — артефакт. То есть погрешность, которая меняет сущность компьютерной реальности. Вдруг новая сущность окажется еще хуже прежней? Мне не хотелось умножать страдания, сынок. Потом я придумал, как исключить саму возможность погрешности, но решил, что одному — без помощника — не потянуть. Трудновато одновременно быть программистом и оператором. Потом вдруг спохватился, что за столько-то лет сидения взаперти забыл, какая жизнь, что, собственно, в ней происходит? Откуда мне знать, что с ней делать? Ну и конечно… — вздохнул Фокей, — боялся, что вычислят, найдут, ворвутся, начнут пытать, потом как-нибудь зверски казнят… А я столько всего знаю, столько книг прочитал! Если бы ты знал, сынок, как это невыносимо горько — читать и знать, что прочитанное умрет вместе с тобой, что никому ничего не расскажешь, никого ничему не научишь…
— Я пришел, рассказывай мне, учи меня, дед!
— Пятьдесят лет… — опустил голову Фокей. — Я… забыл.
— Не хочешь же ты сказать, что все эти годы квасил брагу? — ужаснулся Антон.
— Именно так, сынок, — кивнул Фокей. — Последний раз я ходил туда, дай Бог памяти… Не помню.
Наступила такая тишина, что можно было расслышать жизнь томящейся в чанах браги. Брага, сожалея о чем-то, вздохнула, повернулась в дальнем чане.
— Бог вложил в твои руки меч, дед, — нарушил тишину Антон. — Ты просрал его, сгноил в вонючем чане, растворил в самогоне и выжрал, не закусывая.
— Ни от Бога, ни от людей я не видел в своей жизни ничего хорошего, — возразил Фокей. — Ради чего я должен был рисковать, класть голову на плаху?
До сего момента у них был один разговор. Теперь пошел другой. Антон всегда остро чувствовал неискренность. Он не был уверен, что дед сознательно обманывает его. Нет, дед всего лишь взялся судить о случившемся под углом собственного оправдания. Этот угол всегда неправилен, всегда искажает истину.
— Неужели за все пятьдесят лет никто никогда не просил, чтобы ты пропустил его в библиотеку? Этого не может быть!
— Без соответствующего документа, в отсутствие оператора никто никогда! — Дед так пристально и ясно посмотрел на Антона, что тот усомнился в воспоминаниях Золы. Фокей был готов выдерживать его испытующий взгляд сколько угодно долго. «Да видит ли он меня, подлец? — Антон вспомнил про бельмо, но сколько ни смотрел в немигающие дедовы зрачки, никакого бельма не обнаружил. — Может, это другой дед?» — подумал Антон. Но только стоило тому отвести взгляд, Антон опамятовался: это Зола навела его на деда, разве могло ему самому прийти в голову, что жалкий алкаш… Хрен с ним, с бельмом!
Антон затосковал: со столь многоопытным лжецом каши не сваришь! Он вспомнил про пистолет во внутреннем кармане. Раз ты такой трусливый, раз так цепляешься за жизнь… Антон выхватил из кармана… пейджер.
— Никто никогда не просил, — повторил дед. — Меня, видишь ли, один раз принудили силой.
Антон опять сунул руку во внутренний карман, вытащил… чистую сложенную клетчатую тряпочку. Тряпочка называлась платком. Зола следила, чтобы у Антона всегда имелись платки, но он пока к ним не привык.
— Был такой человек в правительстве — Монтгомери. — Тщательно протер пейджер — зачем? — платком Антон. — Он ходил в библиотеку вместе с одной малолеткой.
— Она рассказала? — поинтересовался Фокей.
— Она, — не стал скрытничать Антон.
— Не такая уж была и малолетка, — усмехнулся Фокей. — Корма… иная взрослая позавидует. Монти содрал обложку со старинного Евангелия. Кованая была — в золоте, в рубинах. Красивая книга, — загрустил дед, — святая…
Антон вдруг вспомнил, как однажды поджидал возле ловушки зверя. Зверь издевался. Подходил к петле и… подло удалялся. Делал круг, подходил еще ближе, заносил над петлей лапу и… снова удалялся. Антон до того извелся, что, когда зверь наконец попался, не испытал радости — одну лишь усталость.
— Не томи, дед, — попросил он, — у нас нет впереди пятидесяти лет.
— Я не знаю, откуда он узнал про Евангелие, — продолжил Фокей. — Сначала хотел войти в библиотеку легально, через оператора. Вышел на центр, дал, как полагается, обоснование. Из центра отказ. Он другое обоснование — опять отказ. Десятое — отказ. Монти понял, что законным путем в библиотеку не войти. А я уже тогда ходил как хотел. Он, сволочь, догадался, что нет двери, в которую бы не ходили. В общем, элементарно меня подловил. Поставил на дверь электронный волос. Я в библиотеку, у него зазвенело, он сюда. Или лютая казнь, или я его впускаю… — Фокей рассеянно повертел в руках пустую бутылку, как бы недоумевая, куда же это подевался ликер?
