Состав сонного зелья был личным секретом Гвоздя и предметом зависти всех прочих шаек. Эти две безобидные по отдельности травки если их правильно собрать, высушить, правильно сварить и смешать должным образом, погружали в глубокий сон. Причем испивший этого отвара просыпался наутро в полной уверенности, что он и глаз не сомкнул, ибо снилось ему, что он не спит. Обе эти травки входили изначально в состав снадобья, известного только лихогорским кузнецам.
Снадобье использовалось при толковании снов и помогало вспомнить сон во всей отчетливости, а не смутными урывками, после пробуждения резво ускользающими из памяти. Огромный застенчивый Бантик был родом из Лихогорья. Еще совсем маленьким он подсмотрел, из чего отец составляет магический напиток. Запомнил он не все, но и того, что запомнил, Гвоздю хватило с лихвой.
Быстро и бесшумно Гвоздь пробежал по садовой дорожке. Псы где-то в дальнем углу сада рвали зубами приманку. Они не учуяли ночного гостя, не могли учуять. Но особо медлить тоже ни к чему. Да и случайности бывают всякие. Вдруг кто-то из слуг сегодня маялся животом и не отведал ни кусочка от ужина. Или еще что-нибудь. Правда, никакой слуга не заметит Гвоздя… но все же лучше поторапливаться.
Гвоздь осторожно всунул отмычку в замок, потом другую… с четвертой попытки дверь открылась.
На сей раз Гвоздь извлек из-за пазухи не крюк, а свинцовый шарик-грузило с прикрепленной к нему тонкой прочной веревкой. Ежели ловко метнуть, такой штукой можно надежно спутать ноги самому быстрому бегуну. А уж попасть в неподвижную потолочную балку, чтобы веревка обмоталась вокруг, и вовсе несложно. Если, конечно, бросать умеючи. Гвоздь предпочитал это орудие обычному воровскому крюку: вонзаясь в дерево, крюк оставляет следы, а Гвоздь следов не оставлял. После его посещений в доме долго еще продолжалась обычная жизнь, и лишь месяц-другой спустя бывший владелец благополучно испарившихся денег начинал ломать голову, когда это произошла таинственная покража. Гвоздь не оставлял за собой следов даже в случае самой пустяковой кражи и уж тем более не собирался изменить своему всегдашнему правилу в доме господина Главного министра. Тагино не должен обнаружить кражу. Иначе он проверит все до последней мелочи и поймет, что если в доме побывал чужой, а ничего не пропало, то не взял ли загадочный вор нечто, подложенное когда-то в его дом. А отсюда недалеко и до догадки, что именно могли спрятать в его доме, зачем и по чьему приказу.
Когда шарик, обмотанный войлоком, тихо стукнул о балку, Гвоздь мигом вскарабкался по веревке. Он знал, что ему искать и где, и его пальцы ни одной лишней пылинки не стронули с места, нашаривая пакет.
Потом Гвоздь смотал веревку и спрыгнул с балки. Он приземлился мягко, как кот, и беззвучной кошачьей походкой покинул дом, тщательно закрыв за собой дверь изнутри – самый первый воровской трюк, которому он научился.
Еще несколько мгновений – и Гвоздь перелез через стену. А спустя еще несколько минут достопочтенный господин Айго бодрым шагом направлялся в порт, лелея за пазухой небольшой увесистый пакет. Он не думал о том, каким способом он добыл бы пакет, окажись Главный министр дома, а не в загородном поместье. Нет никакого смысла думать о том, чего не случилось. Тем более что Гвоздь все равно измыслил бы что-нибудь. Но ему повезло. Господин министр внезапно заболел и отбыл за город для поправки здоровья. Ну и пускай поправляется.
– Не годится, – ворчал Покойник, – ну никуда не годится!
Кэссин терпеливо переставил свечу.
– Так? – устало осведомился он.
– Нет, – злясь скорей на самого себя, чем на приятеля, ответил Покойник. – И не получится. Здесь негде установить свечу, чтобы свет падал так, как нужно.
– Дурак я все-таки, – ухмыльнулся Кенет. – Свеча нам вовсе ни к чему.
Он сжал ладонь, потом резко распрямил и слегка подбросил маленький комочек света. Сияющий магический огонек повис над его ладонью. Кенет прищурился, оглядел творение рук своих и сделал пальцами такое движение, словно прикручивал фитиль в незримом светильнике. Светящийся шарик слегка потускнел и сделался желтоватым. Кенет коснулся его пальцем, и комочек света слегка замерцал, как живой огонек свечи.
– Ищи, – вполголоса приказал Кенет.
Огонек покружился по комнате и уселся на воздух возле левого плеча Покойника.
– Так? – поинтересовался Кенет.
На сей раз Покойник не удостоил его ответом, и Кенет не настаивал. Он молча потянул Кэссина за рукав и указал ему на люк, ведущий в погреб. Кэссин так же безмолвно кивнул, и оба друга как можно тише удалились в погреб, дабы не препятствовать Покойнику в его священнодействии.
Ибо назвать другим словом то, что делал Покойник, язык не поворачивался, хотя бессердечный уголовный кодекс и именовал это деяние подделкой документов.
Впервые в жизни Покойник творил фальшивые бумаги не в своей комнатушке, а в портовом убежище Кенета и Кэссина. Он не рискнул нести домой украденные Гвоздем бумаги. Вместо этого он перетащил в домик все необходимые причиндалы. Но в непривычной обстановке работа не спорилась. Особенно ему мешал свет, упрямо падавший не под тем углом. Но едва лишь магический огонек, зажженный Кенетом, безошибочно пристроился именно там, где нужно, руки Покойника мигом обрели обычную сноровку. Он даже не ответил Кенету на его вопрос. Строго говоря, Покойник почти не услышал этого вопроса. Да и как он мог услышать, если его здесь не было. Господин Тайгэн, именуемый также Покойник, был не здесь и не сейчас, он был там и тогда – там, где рука неизвестного ему человека восемь лет назад выводила эти строки. Собственно, он уже не был Покойником. Он был тем, кто писал это послание, торопливо набрасывая четкие строгие знаки, не утратившие стройности, невзирая на спешку. А вот в этом месте его рука застыла на мгновение в воздухе: как все-таки лучше написать – «наглый узурпатор» или «безумный узурпатор»? Вот он, след этого раздумья – пропуск между двумя знаками на волос шире, чем обычно, его никто не заметит, даже и тот, кто написал их, никто – кроме Покойника, который не был Покойником, который не был здесь и сейчас… а там и тогда его рука послушно воспроизвела знаки, и пропуск между ними совсем такой же, каким он был сделан там и тогда…
Нет, не безумие. Отнюдь.
Если Гвоздю нравилось быть чем угодно, то Покойнику не меньше нравилось быть кем угодно. Срок его собственной жизни был ему отмерен скупо – так отчего бы ему не пожить пусть не своей, но все-таки жизнью? Воспроизводя знаки чужого почерка, Покойник становился тем, кто их писал. Высокомерной барышней, отвечающей на нескладное любовное послание – Покойник знал, о чем оно, хотя ни разу не читал его. Сборщиком налогов, равнодушно составляющим опись имущества, – и Покойник видел его глазами тускло освещенную каморку, где пишущий примостил клочок пергамента прямо на собственном колене. Сейчас он был заговорщиком, и его рука сжимала кисть так сильно, что пальцы наливались белизной… нет, вовсе не безумие. Просто еще одна жизнь в дополнение к той, что даровало ему искусство Кенета.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
