– Может быть, кто-то пытается связаться с нами. Но кто?
– Это может быть кто угодно. Никто из нас не делал секрета из вашего прошлого. – Он погладил подбородок. – Настораживает, что он из этого монастыря.
Она выпрямилась.
– Может быть, это принцесса?
При упоминании о Великой Мадемуазель чувство тревоги Энни возросло еще сильнее.
– Это может быть западня, Филипп. – Она больше не могла скрывать страх в своем голосе. – Не ездите туда. Это слишком опасно. Нам надо уехать, пока не поздно. Мы можем исчезнуть куда угодно. В Испанию, Грецию, Голландию. Даже в Новый Свет. Мне все равно.
Он перестал расхаживать и выпрямился в полный рост. Что-то едва заметно в Филиппе изменилось. Она помнила это выражение бравады на его лице, когда он оставлял ее в Тюильри. Это был взгляд воина перед битвой.
– У меня нет желания жить, как лиса, – постоянно скрываясь, дрожать от страха. Раньше или позже, придется возвращаться. Возможно, это письмо – перст судьбы, указывающий путь.
Филипп подошел к ней ближе, улыбаясь несколько натянуто.
– Не смотрите на меня так тревожно. До темноты я никуда не уеду и проверю, не следят ли за мной. Жак пока готовит лошадей. Имея запасную лошадь, я доберусь до монастыря всего за несколько дней. – Он подпер руками подбородок. – Я и близко не подойду к монастырю, пока не буду уверен, что это не ловушка.
Она сжала его руку, наслаждаясь теплом прикосновения.
– Мы оба знаем, что никогда нельзя сказать, ловушка это или нет, пока не попадешь в нее. Но тогда уже будет поздно.
Уголки его рта дрогнули в легкой усмешке.
– Вы недооцениваете меня, мадам. – Он наклонился и вдруг, удивив ее, поцеловал, но прикосновение его губ было таким коротким… – Я с удовольствием бы попрощался более запоминающимся способом, но, боюсь, у нас нет времени. До темноты надо еще многое сделать. Надеюсь, что мне удастся хоть немного поспать.
Дюжина вопросов вертелась у нее на языке, пока он шел в библиотеку.
– Подождите. Я…
Филипп, подняв руку, остановил ее:
– Мы поговорим вечером, перед моим отъездом. Обещаю. – И снова эта проклятая дверь захлопнулась за ним.
Решив не дать ему так просто уйти, она поспешила за ним, но ее пальцы замерли, коснувшись железной ручки. Что толку ему противиться? Что бы она ни сказала, он все равно поедет. Через какие-то несколько часов он ускачет, и ей останется только гадать, увидит ли она его вновь. А она при всех своих разговорах о честности будет молча смотреть ему вслед, не сказав самого главного, что больше всего на свете хотела бы высказать.
– Не бросай меня, Филипп, – прошептала она. – Я люблю тебя.
Спустя три дня, в то время, когда монахини собрались в часовне на вечернюю службу, Филипп перебросил через плечо толстый свиток веревки и взобрался на огромный дуб, ветви которого нависали над трапезной. До сих пор он не заметил никаких следов шпионов кардинала.
Скрывшись в пожухлой листве, Филипп устроился повыше, на развилке ветвей, чтобы скоротать часы до наступления темноты. Он пытался гнать от себя мысли об Анне-Марии, о том, как опасно далеко он зашел в их отношениях, поддавшись растущему влечению между ними. И если бы не Жак, поджидавший его с сообщением, когда он въехал во двор, то… Филипп еще раз возблагодарил провидение, столь своевременно вмешавшееся. Но он знал, едва лишь он вернется в их домик, как опять потянется к ней.
Если он вернется.
Он спрятал руки под плащом и позволил себе задремать.
Когда он проснулся, была уже ночь. Он внимательно осмотрел монастырь, спящий под ним. Что его разбудило? Филипп прислушался, затаив дыхание. Шум крыльев над головой заставил его вздрогнуть. Из сумрака вылетела сова и устремилась вниз, на ее крыльях засеребрился лунный свет. Филипп услышал сдавленный тонкий писк, и сова понесла добычу прочь, в ее лапах беспомощно трепыхался темный силуэт. Он вздрогнул, надеясь, что это не мрачное предзнаменование.
Лошадей он оставил в безопасном месте, почти что в миле отсюда, но в такую тихую ночь любой хруст веточки под ногами разносится, как выстрел из мушкета. Мягко, как кошка, Филипп спустился вниз, к толстой ветке, нависающей над трапезной. Медленно продвинувшись по ней как можно дальше, он привязал конец веревки к ветке и соскользнул по ней на черепичную крышу.
От тихого хруста глиняной черепицы под ногами он замер, прислушиваясь к малейшему шороху, но все было тихо. Филипп осторожно добрался до края крыши, затем спустился в монастырь. Лишь его ноги коснулись земли, он поспешил укрыться в относительную тьму прохода с колоннами, окаймляющего сад. Одну за другой он подергал двери крытой галереи. Заперты. Он наполовину обошел монастырь, прежде чем нашел одну открытую дверь.
Затаив дыхание, Филипп шагнул внутрь. Глаза еле видели, и целую минуту понадобилось приспосабливаться. Когда он наконец привык к полумраку, то увидел решетку из толстых железных полос, отделяющую часть просторной комнаты, где он находился, от другого входа. Кроме нескольких скамей и стульев, развернутых друг к другу с разных сторон железных полос, никакой мебели в комнате не было.
Он ухватился за эти полосы и резко дернул: они были прочно прикреплены к полу и к потолку. Охваченный внезапным беспокойством, Филипп бросился назад, к двери на галерею. Это, должно быть, самое лучшее место, чтобы там укрыться. Но, едва он потянул за железную ручку, как услышал звук – поворот ключа в замке и лязг тяжелого засова, который с обратной стороны кто-то опустил на скобы.
Филипп выхватил шпагу из ножен и отступил в центр комнаты. Он прорычал в темную пустоту:
– Ну хорошо. Меня вы поймали. А сами почему не показываетесь?
Из-за железных прутьев раздался женский голос:
– Пока я не узнаю, кто вы и зачем нарушили покой нашей обители, вы никого не увидите.
Филипп обернулся и шагнул к решетке.
– Кто вы? И где вы?
После недолгой паузы потусторонний голос заговорил вновь:
– Я – матушка Бернар, настоятельница монастыря. А если вы не скажете мне, кто вы такой и зачем пришли сюда, я разбужу отца Жюля и пошлю за солдатами кардинала, которых господь столь предусмотрительно привел в ближайшую деревню.
Что здесь происходит? Если за этим стоят люди Мазарини, почему они попросту не схватили его, чтобы заковать в кандалы? И почему еле заметная неуверенность звучит в ее угрозе?
Перед ним забрезжила надежда.
– Я явился сюда от имени господина из Парижа, у которого есть основания предполагать, что здесь для него есть письмо.
– И вы забрались в наш монастырь, когда все спят? Странное поведение для посыльного, сир.
Вопреки собственному желанию, он улыбнулся. В ее холодном сарказме слышалось что угодно, но не страх.
