Филипп понимал, что за то время, что он знаком с Амелией, у нее перебывало таких «однодневных», или точнее, «одночасных» любовников с дюжину, не меньше. Но почему-то именно сегодня при мысли о том, что она, пьяная и ничего не соображающая, потащится наверх трахаться с этим мужиком, становилось тошно.
И еще тошнее было думать, что через день-другой она снова, как ни в чем не бывало, побарабанит к нему в дверь…
Баронесса рассмеялась громким пьяным смехом. Повиснув на руке «ковбоя», она пыталась поймать ртом тоненькую струйку коктейля, которую тот лил из поднятого над головой стакана.
Да, уже готова…
Техасец обнял ее за талию и подтолкнул к лестнице. Амелия послушно пошла мелкими шажочками, чуть пошатываясь… Хоть бы она сейчас споткнулась и грохнулась, что ли! — тоскливо подумал Филипп.
Сдвинулся с места он еще до того, как понял, что сейчас сделает — что-то будто толкнуло его изнутри. Стараясь не слишком торопиться, чтобы не обратить на себя внимание, он пересек зал, взбежал по лестнице и догнал парочку уже на площадке.
Схватил Амелию за плечо, резко развернул к себе:
— Хватит. Домой пора ехать!
— Эй, мужик, ты что?! — оторопел «ковбой».
— Домой! — не обращая на него внимания, внушительно повторил Филипп. — Домой пошли!
— До-мой, — повторила Амелия, глядя на него остекленевшими глазами, и застыла с полуоткрытым ртом, словно пытаясь вспомнить, что значит это слово.
— Ты что — свихнулся, что ли?! — от волнения «ковбой» перешел на свой родной язык.
— Нет. Я нанят, чтобы обеспечивать ее безопасность, — на том же языке сухо объяснил Филипп.
— Ну, ей вроде как ничего особо опасного и не грозит! — усмехнулся техасец, прозрачно намекая на необходимость проявить «мужское взаимопонимание».
— Она в таком состоянии за себя не отвечает. Поэтому сейчас поедет домой.
— Никуда она не поедет! Мы с ней шли наверх, и ты в эти дела не лезь! — потянув Амелию к себе, техасец попытался спихнуть руку, которой Филипп придерживал ее за плечо. В ответ Филипп ухватил его за запястье, резко вывернул кисть и толкнул, заставив отступить на шаг и отпустить талию баронессы.
Изнутри поднималось непривычное чувство легкости и бесшабашности.
Драка? Отлично. Хочет — так получит! Но Амелия этому мужику не достанется, пусть он хоть что тут делает!
И тут виновница происходящего наконец вышла из ступора.
— Пшли они… — отмахнулась она от своего экс-кавалера, при этом мимоходом съездив ему по носу. — Ты лучче! — С идиотской улыбкой качнулась к Филиппу, намереваясь повиснуть у него на шее.
— Стой спокойно! — тряхнул он ее за плечо.
— Что случилось?!
А-а, вот и Иви подоспела!
— Он… — начал «ковбой» и запнулся, сообразив, что жаловаться в этой ситуации просто глупо.
— Ничего, — любезно сообщил Филипп. — Мы уже уходим.
— А попр…щаться?! — вмешалась Амелия.
— Правильно. Скажи всем «До свидания».
— Пока! — сияя до ушей, баронесса махнула рукой, обернулась к Филиппу и непонятно к чему добавила: — А все ж таки ты сволочь!
К тому времени, как они доехали до дома, она уже крепко спала, свернувшись на заднем сидении. Филипп опасался, что, проспавшись, она разозлится — что это он вмешивается в ее личную жизнь! Или, еще того хуже, начнет ехидничать: «А-а, ревнуешь, ревнуешь!». Но с утра Амелия как ни в чем не бывало позвонила: «Приходи кофе пить!» и говорила исключительно о намеченной на следующую неделю поездке в Париж.
Глава тринадцатая
Поездка тоже была связана с выставкой: она хотела сама осмотреть помещение галереи, кроме того, ей предстояло сняться для рекламных буклетов. Ну и, разумеется, ей не терпелось увидеться с Рене — та по-прежнему обреталась в Париже и вовсю занималась разводом.
На этот раз Амелия не спрашивала, предпочитает ли он жить отдельно, просто заказала номер на двоих в «Хилтоне».
Филипп едва узнал Рене, настолько она изменилась и похорошела. И дело было не только в короткой светлой стрижке, необычайно ее красившей — изменилось что-то внутри. Оживленная, с сияющими глазами, Рене выглядела элегантной и уверенной в себе, ее худоба и бледность смотрелись теперь как аристократическая утонченность.
У ног ее крутилась черная собачонка, которая вызвала у Амелии радостный вопль:
— Тэвиш?! Собаченька моя, иди сюда!
Баронесса присела на корточки, собачка встала на задние лапы, и они облобызали друг друга.
— Это ж надо — через столько лет тебя узнал! — заулыбалась Рене.
— Ха, еще бы он меня не узнал! — ухмыльнулась Амелия. — Кто бы, кроме меня, догадался его на день рождения ликером угостить!
И они обе рассмеялись.
Она была похожа на Линнет.
Филипп понял это не сразу, Линнет была куда красивее и ярче. Но чем-то неуловимым — то ли хрупким изяществом, то ли изогнутыми ровной дужкой, как у Мадонны на старинной иконе, бровями, Рене напоминала ее.
В холле «королевских апартаментов», где она жила, дежурили двое телохранителей. Филипп было подумал тоже остаться с ними, но потом прошел вместе с Амелией в гостиную и устроился на диване у окна.
И вот тут-то, взглянув в очередной раз на Рене, он и заметил это сходство. И удивился, что раньше его не замечал.
Долговязого приятеля Рене звали Тед — это странное для француза имя досталось ему от отца-американца. Он был частным детективом и, как выразилась Рене, «специалистом по особым поручениям». Похоже, специалистом неплохим, судя по тому, как ловко сумел организовать ее переезд через границу и найти для нее адвоката, одного из лучших в Париже. Даже любимую собаку, которую Виктор забрал у Рене и увез неведомо куда, Тед и то сумел разыскать и вернуть хозяйке.
Сейчас он уехал в Швейцарию, по каким-то делам, связанным с Виктором, и должен был вернуться через несколько дней.
То, что для Рене он не просто друг, было ясно без слов и объяснений. И без слов, по сияющим глазам и по тому, как она, забывшись, пару раз ласково назвала его «Теди», было ясно, как много он для нее значит.
Амелия с настырностью бульдога и любопытством мартышки пыталась выспросить все подробности, но Рене сделала большие глаза и едва заметно кивнула в сторону Филиппа.
«Не бог весть что, но жить можно», — именно так госпожа фон Вальрехт охарактеризовала галерею, в которой должна была проходить выставка — анфиладу из пяти просторных комнат с высокими потолками и паркетным полом. На лице у нее при этом застыла снисходительная гримаска, и выглядела она как королева, удостоившая своим посещением крестьянскую лачугу.
