Лекции
Газетная деятельность сплетается для меня с выступлениями в «Кружке»; выступления эти считал я демонстрацией отношения «Весов» к тем или иным литературным явлениям; не все ведь являлись в «Кружок» с жаждой скандала; молодежь приходила порою, чтобы конкретней понять нашу линию; были в кружковских беседах и поучительные моменты; например: многие думали, что Айхенвальд в своих «Силуэтах» [Выпуски литературных силуэтов204] ведет нашу линию; между тем: для нас Айхенвальд был явлением жалким; его субъективные афоризмишки выявляли лишь дурной вкус; Сакулин, тоже не близкий, был ближе, хотя бы тем, что был свободен от дотошного мимикри нас; поэтому: я счел своим долгом подать руку Сакулину в его выступлении против слащавостей Айхенвальда; или: надо было отчеркиваться от Трубецкого, Алферова, тогда модных, что я и делал, демонстрируя перед Москвой нашу линию; тяжелая служба, за которую мне доставалось как никому, потому что всюду я говорил от «Весов», т. е. от самого себя, но под флагом «Весов»: мне Брюсов верил; меня посылали всюду приветствовать юбиляров от имени редакции; эти приветствия были мною использованы как манифесты; так я выступал на чествовании Коммиссаржевской, Художественного театра и т. д.; я брал на себя эти миссии, чтоб демонстрировать свою платформу перед учащейся молодежью; своею ж функцией я считал прения с Бердяевым, Булгаковым, Ивановым и Шестовым в религиозно-философских обществах главным образом потому, что они посещались молодежью, которую угрожающе увлекали в недра далекого мне православия; с подобного же рода целью являлся я и в университетское Общество искусства и литературы; и здесь познакомился с активными деятелями из студентов — в том числе с Н. Н. Русовым и с А. М. Эфросом205, считавшим себя лидером молодежи; юный Эфрос стал являться ко мне; в квартиру мою ломились студенты, курсистки и всякие искатели правды; они внезапно вынырнули из провинции; и теперь окружили нас согласием и несогласием; все это задавало порядочную работу; я получал много писем с очень конкретными рассуждениями о символизме; средь этих писем запомнились остротой и умом ряд посланий какой-то юной курсисточки, не пожелавшей мне открыть свое имя; поразили: острота ее интересов, высокая культурность, философская формулировка вопросов; этой корреспондентке отвечал с большою охотою я; наконец, она пригласила меня прийти к ней и к сестре, открыв свое имя и фамилию; я, избегавший идти к неизвестным, на этот раз нарушил привычку.
Так я познакомился с Мариэттой Сергеевной Шагинян206.
Так же я познакомился с несколькими курсистками; и это знакомство в годах стало постоянным общением.
Вообще: с 1907 года стал слагаться мир вне меня, состав которого мне не был вполне известен; это — слушатели моих лекций; их было много; до сей поры ко мне подходят и представляются мне: «Ваш слушатель». В этом новом для меня мире я стал чувствовать неожиданную поддержку себе; друзья-слушатели не имели еще влияния; они не писали в газетах; но они доказывали, что новая линия вкусов, идей, наперерез критике, идет к нам на помощь; я на нее откликался, пока были возможности; в моем кабинете сидели студенты, курсистки и даже рабочие, явившиеся, так сказать, с улицы; я познакомился в эти дни и с рабочим писателем, М. Сивачевым; запомнился бойкий и юный студентик, с узенькою бородкой; он юркал всюду, представительствуя и кипятясь; он развивал мне, махая руками:
— «Вы — с нами; вы — „наш“; но почему вы придерживаетесь тактики Брюсова? Брюсов — стареет; вы ж всем темпераментом с нами. Смотрите, — грозился он, — как бы вы не консервировались в ваших тонных „Весах“».
В этом темпераментном юноше не увидели бы позднее характерной выдержки; юный студент был Абрам Маркович Эфрос207.
Таких было много; иные из них вдруг затаскивали меня в свои кружки для докладов по литературе, теории и истории символизма; кружки эти я посещал; и охотно работал в них; для одного только не было времени: для художественной работы; я носился как в вихре: из кружка в кружок, с выступления на выступление; бывали юмористики, когда разговор о смысле жизни переходил в попытки завязать флирт; курсистки слали мне и объясненья в любви, и приклеенные к письмам свои портреты; однажды явилась курсистка в аршинной шляпе, с каким-то жезлом, перевязанным розовой ленточкой, который она гиератически втыкала в пол; затворив за собою дверь и подняв веще руку, она объявила, что зовет меня к просторам исканий из «душных» стен; и в подтверждение своих слов сняла шляпу и распустила волосы, почти склонясь ко мне на плечо и ожидая — чего? Я, сразу увидев, что она играет роль ибсеновской таинственной женщины, постарался ей доказать, что я не Сольнес и не Левборг; [Герои Ибсена208] и она ушла, обидевшись на мою трезвость; позднее из писем Блока узнал я, что и к нему являлась какая-то «Гильда»; [Героиня драмы «Строитель Сольнес»] может быть, — эта же, а может, — иная;209 «Гильды» десятками появлялись в те дни; большинство из них — провинциальные девочки, явившиеся на курсы, увлекшиеся всем новым; и захотевшие «дерзать»; все это было смешно и наивно.
С моею «Гильдой» я встретился еще раз; она оказалась подругой знакомой курсистки; она сопровождала нас после лекции, разинув рот на меня и полагая, что в простенькой шапочке и в вуальке я не узнаю меня посетившей декоративной «Гильды»; в старенькой черной юбчонке, она всю дорогу бежала по грязи, прислушиваясь ко мне с простым, милым выражением; и я думал: «Ну и к чему был тогда маскарад?» Но делал вид, что в ней не узнал «Гильды».
Иногда меня ужасали «курсичьи» письма: начало — «во здравие», вроде: «Я занимаюсь логикой у Б. А. Фохта; но теория знания Канта мне не говорит; символизм ближе» и т. д. И вдруг — «за упокой», вроде неуместной характеристики своей личности (казалось бы, — при чем личность, коли ты — о «логике»): «Люблю солнце, Шопена, Пшибышевского: ем шоколад!» Подобные характеристики себя самое при посылке открыток, изображающих голых красавиц, — внушали и смех, и отчаяние:
— «Логика — логикой; а голая женщина-то — причем?» Приходилось всякое претерпевать с психопатками; иные воображали, что меж нами что-то особенное, после невинного разговора о Канте; иные без приглашения появлялись в деревне, где я гостил, ставя в неловкое положение.
Уже гораздо поздней бывали ужасные случаи, — вроде появления писем с извещением: «Для тебя я на все готова». И — подпись. Засим — появление на все готовой… особы:
— «Вы кто?»
— «А я вам писала».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
