Небо, видневшееся в прорехе между кронами, походило на темный разноцветный халат, преобладающий синим, сиреневым и черным цветом — ни звезд, ни луны.
При воспоминании о звездах она улыбнулась, сердце в груди легко сжалось. Всего один поцелуй, затем Лайонел отвез домой и, пообещав: «Увидимся», ускакал в ночь, а она осталась, бесконечно счастливая.
Чувство легкости, радости не исчезло на утро и было с ней весь день, и даже сейчас оно жило внутри, точно яркий лучик, готовый осветить целый темный мир — страшный, таинственный и притягательный.
Тропинка быстро привела к пригорку, на котором простирался тротуар, за ним трамвайные пути. А раньше парк казался ей таким огромным…
Катя остановилась, пропуская трамвай, и огляделась.
Слева чернели перила моста, внизу шумела река, справа, на расстоянии метра, двигались две парочки.
Через дорогу в продолжение парка начиналась березовая аллея, чуть в стороне, закрытый деревьями, стоял родной пятиэтажный кирпичный дом.
Девушка уже хотела перейти дорогу, но что-то в приближающемся молодом человеке показалось ей знакомым. Она повернулась и присмотрелась.
Парень тоже смотрел на нее, удивленно и недоверчиво. А потом на его лице возникла широкая полуухмылка и он поднял руку.
— Катька!
Этот голос она еще не успела забыть. Костя Малошин, или просто Малой, собственной персоной, уже во всю размахивал руками и спешил к ней. Русые волосы он подстриг почти под ноль.
Одетый в серую футболку и широкие шорты, парень еще не подошел, а она уже уловила терпкий запах юношеского пота, смешанный с сигаретным дымом и мятной жвачкой.
Малоприятное амбре неожиданно показалось чем-то особенным и взволновало.
— Ну как ты? — Костя оглядел ее с головы до ног широко распахнутыми глазами. После чего, заметно оробев, прошептал: — Тебя и не узнать, ты стала такая… такая…
Он помолчал, моргая.
— Жарища, а ты что-то совсем не загорела… В Англии дождик что ли?
«И про Англию знает», — отметила Катя и хотела ответить, но тут к Малому подошла девушка, которую он ранее оставил позади.
Парень с необыкновенной осторожностью, обвивая плечи своей подруги, положил ладонь на округлый живот, обтянутый оранжевым топиком.
— Шестой месяц, — с гордостью заявил он и, вскинув голову, спросил: — Ну а ты-то как? Надолго приехала? Или навсегда?
Катя не в силах отвести взгляда от живота юной девушки, выдохнула:
— У меня все отлично. Приехала на неделю, погостить.
— А-а-а, ясненько…
Она помнила эту девушку, в конце зимы Костя встречал ее после школы. А теперь они уже ждали ребенка… Повисло неловкое молчание. Малой пожал плечами.
— Ну ладно, рад был повидаться.
— И я, — выдавила из себя Катя и, больше не произнеся ни слова, побежала через дорогу. Успев, правда, услышать, как девушка шепотом сказала Косте:
— У нее такой жуткий взгляд… мне совсем не понравился, она так уставилась на меня. Потрогай руку, я вся дрожу…
Парень промямлил что-то неразборчивое, вроде: «Да ладно тебе. Но она, конечно, изменилась… Я сам в шоке!»
Катя в считаные секунды оказалась перед дверью родной парадной, дернула ручку на себя и вошла. Вынула из заднего кармана сложенный пополам конверт и опустила в почтовый ящик, затем вышла и взлетела по высокому тополю до пятого этажа.
В ее комнате горел свет. Мать протирала пыль на полках с книгами. Иногда вытаскивала какую-нибудь, смотрела на обложку, листала и ставила назад.
Девушка устроилась за стволом, ощущая, как в горле возникает ком, мешающий дышать, а глаза жжет, словно стекла треснули на очках и острая крошка попала под веки.
Мать взяла сказки Андерсена, открыла на середине, долго стояла, глядя в книгу, а потом опустилась на постель и позвала:
— Миш, иди сюда!
Пришел отец, увидел книгу и, недовольно покачав головой, проворчал:
— Опять ты… Валь, ну зачем!
Мать ниже склонилась над книжкой, раскрытой на сказке «Гадкий утенок».
— Катька тут лебедя нарисовала… видишь. — Она показала на край странички.
Отец сложил руки на груди.
— Валь, ну чего теперь… у нее все хорошо, письма вон какие пишет.
Мать вздохнула и, погладив страничку с рисунком, пробормотала:
— Я тогда так кричала на нее, сказала, что она собака этакая, так прямо и сказала, книжку испортила своей мазней.
Отец переминался с ноги на ногу и посматривал на дверь. Ему не терпелось уйти, но он не смел, и в попытке утешить неуклюже похлопал по плечу.
— Она и не помнит наверняка.
Мать хмыкнула.
— Помнит, конечно. Дети они ведь ничего не забывают… Я на нее замахнулась, а она руками голову прикрыла и заплакала. Я ее этой книгой сгоряча огрела.
Отец решительно забрал у нее книгу и поставил на полку.
А мать тихо произнесла:
— Если бы у меня были крылья, я бы улетела от тебя и никогда не вернулась. Так она мне сказала… это в пять-то лет.
Катя помнила. В детстве она часто смотрела на иллюстрации гадкого утенка, представляя на его месте себя.
И ей всегда хотелось поскорее дочитать до того момента, когда утенок становится лебедем.
Отец вышел из комнаты, а мать еще недолго посидела на кровати и вновь занялась уборкой, терла-терла тряпкой давно чистые полки, как будто вместе с ними хотела очистить свою совесть.
Девушка уткнулась лбом в шершавую кору дерева и закрыла глаза. Никогда еще в жизни ей не хотелось так сильно обнять маму, сказать, что все-все ей простила и помнит только хорошее. Пока жила с родителями, думала, что соскучиться по их вечным упрекам невозможно. А оказалось, в отношении к ней отца и матери упреки были лишь частью, и разлука сумела показать, что часть та менее значительна, чем любовь, забота и опека.
Катя сидела за стволом, не шевелясь, и думала, как бессмысленны сейчас ее эмоции, чувства. Ведь изменить было ничего нельзя, а даже если бы выдался шанс, она бы все равно не отказалась от полета на своих крыльях, о которых так долго мечтала. Лайонел был прав, говоря, что раскаяния никогда не перепишут готового романа, они могут лишь бессмысленно желать повернуть время вспять. Так и она хотела, но не для того, чтобы изменить свое главное решение, а просто очистить совесть.
Девушка горько усмехнулась. Иной раз ей казалось: все поступки человека продиктованы его эгоизмом, все, абсолютно все было подчинено великому эго.
— Я позвоню, — едва слышно прошептала Катя, глядя через щелочку между занавеской и стеной на сгорбленную спину матери. Затем соскользнула с дерева, но прежде чем приземлилась, ощутила острую боль во всем теле. Яркая вспышка ослепила, перед глазами виднелись лишь несколько высоких темных силуэтов, послышались голоса:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
