Вот так и началась наша семейная жизнь. Мой медовый месяц. Обращалась она ко мне не часто. Вообще я для нее вроде как не существовала. Живу рядом, дышу, и в то же время будто меня не было и нет. А обращалась всегда очень вежливо и только на вы: «Пожалуйста, Ксюша», «Будьте добры…»
Мне хотелось разгрузить ее от домашней работы, чтобы не быть обузой, но в первые же дни выяснилось, что я ничего не умею делать… Даже посуду мыть она мне не доверяла… Возьмет тарелку или стакан и так брезгливо ошпарит кипятком. Возьмусь за какое-нибудь дело, она подойдет и вежливо, без раздражения: «Не нужно, Ксюша. Прошу вас, не нужно. Идите к себе».
Только пол мыть мне разрешалось, позднее до стирки допустила. Я и тому рада была… В общем, чувствовала я себя, как привезенная из деревни неумеха-горничная… Ксюша.
Только та и разница, что неумелых горничных барыни обучают, а меня она обучала на особый лад.
Как-то я взяла щетку, надо было Виктору костюм почистить, и забыла сразу на место положить. Она положила щетку на полочку и говорит: «Я попрошу вас, Ксюша, без разрешения мои вещи не брать и в мое отсутствие в комнату мою не входить».
Вот так вот вежливо и культурно учила она меня уму-разуму.
Несмотря на пятьдесят с лишним лет, она еще очень красивая была. Одевалась элегантно, следила за собой. Изящная… Умная… Умелая.
А я, честное слово, даже понять не могу, что тогда со мной происходило.
Я тупела в ее присутствии, становилась неуклюжей, косноязычной, была совершенно бессильна против ее тактики.
К ней часто приходили в гости ее давние приятельницы.
Такие же интеллигентные, воспитанные, остроумные. Беседуют в столовой, негромко, вспоминают какую-то медсестру Валю, уволенную из их клиники.
Моя свекровушка, Калерия Анатольевна, говорит грустно, сожалеюще:
— Просто она была до ужаса бездарна… Между прочим, в народе этих несчастных людей называют никчемушными. За что ни берется, все получается тускло, неловко, некрасиво…
Потом они начинают спорить о женской обаятельности.
— Юлечка, дорогая, дело не в красоте. Возьмите Нину Аркадьевну: и носишко вздернут, и рот великоват а в целом прелесть.
Это опять же она говорит, Калерия Анатольевна.
— Женская обаятельность… трудно определить из каких элементов она слагается. Сочетание изящества, врожденной женственности с острым, живым умом, чувством юмора… Нет, нет, дорогая моя! Разумеется, воспитание играет огромную роль, но никакая внешняя культура, никакой диплом и даже ученая степень не могут компенсировать этой… я бы сказала, женской неполноценности.
Они рассуждают о своих делах, о незнакомых мне женщинах, но я-то понимаю, что все эти откровения адресованы мне.
Что это я никчемушная, от рождения лишенная женского обаяния.
Я тогда еще не понимала, что это враг. Умный и беспощадный. Она боролась за Виктора. Осторожно и последовательно ставила меня перед ним в глупое, нелепое положение. Она сажала меня в калошу, чтобы «раскрыть ему глаза», показать, насколько я неполноценна и как человек, и как женщина.
А я была совершенно безоружна… Но я не хотела даваться. Решила научиться всему, что умеет она. Стала посещать музыкальный кружок, украдкой изучала «Книгу молодой хозяйки», начала втихомолку рукодельничать.
Как-то я забыла в столовой свою начатую вышивку. Калерия Анатольевна пришла вечером с приятельницей. Развернула мое рукоделие и прижала ладонь к губам… Понимаете? Чтобы не обидеть меня своим смехом! Хотя она прекрасно видела, что я стою в дверях, за ее спиной: «Боже! Дорогая, взгляните на этот шедевр!»
Я спряталась за дверью. Как они хихикали, как потешались надо мной!
Вечером я выбросила несчастную вышивку в печь.
Приехала к ней из Новосибирска погостить двоюродная сестра. Привезла показать своих молодоженов — сына и невестку Оленьку. Ничего в этой Оленьке не было особенного. Пухленькая, беленькая… Просто она была очень счастливая. Свекровь она называла мамой… Калерия Анатольевна любовалась каждым ее движением, смеялась каждой шутке.
Вечером Виктор и Оля сели за пианино, стали играть в четыре руки. Калерия Анатольевна вдруг поднялась и торопливо пошла к двери. На пороге остановилась и через плечо посмотрела на Виктора… Если бы вы видели, какое у нее было лицо, какие глаза! Словно он на кресте был распят. К столу вернулась с красными, опухшими глазами. Оказалось, что она тоже умеет плакать…
Виктор? Не знаю. Или он не замечал, или не хотел замечать.
Слишком уж он был уверен в ее порядочности, в ее благородстве.
За все время она не обидела меня ни одним резким словом, ни разу голоса не повысила. На что я могла ему жаловаться? Что она барыня, а я… Ксюша? Что я тупею и цепенею от одного ее взгляда… становлюсь идиоткой. Что я боюсь и ненавижу ее…
Я знала, что он меня любит, но он и ее любил… он был убежден, что она не способна на подлость. Он говорил: «Мама по своему характеру человек очень сдержанный. Она не переносит сантиментов и всяких там эмоций, но она очень добрая… Она должна к тебе присмотреться…»
Весной, перед самыми экзаменами, я узнала, что беременна. Виктору я не сказала. Обдумала все в одиночку. Решила, когда он уедет на практику, лягу в больницу. И все. Думала, никто ничего не узнает. А она, оказывается, сразу догадалась. И тоже ждала, когда Виктор уедет.
Когда он уехал, она написала мне письмо. Храню как память «о счастливых» днях своего коротенького замужества.
И как… оправдательный документ…
Заучила от слова до слова, на всю жизнь, как молитву. Закрою глаза — каждую буковку вижу… Прослушайте и оцените… Какой слог! Лаконичность… сдержанность.
И никаких сантиментов.
«Я не могу говорить с вами лично, это было бы слишком тяжело и для вас и для меня. Вы видите в ребенке средство навсегда приковать к себе несчастного Виктора. Вы знаете, что, как порядочный человек, он ради ребенка принесет себя в жертву. Подумайте и взвесьте все. Неужели за юношескую ошибку он должен рассчитываться такой дорогой ценой? С его одаренностью, с его интеллектом семья означает его духовную гибель. Я не хочу вас оскорбить. Но я слишком хорошо знаю Виктора. Настоящее чувство придет к нему значительно позднее. Он не созрел, чтобы быть не только отцом, но и мужем. И вы, по-моему, в этом уже достаточно убедились…»
Прочитала я это лишенное сантиментов письмо, быстренько собралась и, не прощаясь, отбыла в неизвестном направлении… на край света, за тридевять земель.
Виктору в надежном месте оставила записку: «Калерия Анатольевна считает, что ты не созрел для роли мужа. Созревай, я подожду. Сейчас искать меня не пытайся. Я не вернусь. Убедишься, что я тебе нужна, найдешь. Но не спеши. Созревай, я буду ждать. Ксения…»
А в больницу я не пошла. От Виктора я временно отреклась в пользу свекрови. И хватит с нее. А Илюшка мне самой нужен… Мне без него нельзя…
«Безжалостное сердце»
— Перестань хныкать! — резко оборвала мать. Не дослушала… Оборвала на полуслове. Взяла со стола чайник и ушла не спеша в кухню.
Павел с детства привык к сдержанности в отношениях с матерью, но сейчас, когда он вернулся домой, сломив гордость, пришел повиниться, признать, что мать, как всегда, оказалась правой…
Она вошла в комнату и молча, невозмутимо начала накрывать стол к ужину.
— Я ушел от нее, ты понимаешь? И не намерен возвращаться… — Сдерживая обиду и закипающее раздражение, Павел пристально вглядывался в спокойное лицо матери. — Причины, я думаю, тебе объяснять не нужно. Ты была права… ты мне говорила…
— Я говорила, когда ты еще только собирался жениться, когда…
— Я виноват перед тобой, — торопливо перебил Павел, — знаю, как тебе было тяжело, я не посчитался с твоим мнением… Я всем обязан только тебе и променял тебя…
— Павлушенька, а я ведь не лошадь, чтобы меня можно было менять.
Мать улыбнулась, но от улыбки ее лицо не потеплело. Холодное, чужое лицо…
— Не понимаю, почему ты смотришь на меня такими глазами? Ты даже не пожелала меня выслушать… Ну хорошо, я виноват перед тобой… но, в конце концов, не я первый, не я последний. Ошибку нужно исправлять, пока не поздно…
— Поздно. Кроме тебя и Валентины существует Олежка. Это первое. Второе — о какой ошибке ты толкуешь? О чьей ошибке? Если разобраться — это она в тебе ошиблась. Ты на шесть лет старше ее. Ты не мальчиком невинным женился, а она девчонка была, дурочка со школьной скамьи. Вспомни, как вы первый год жили. Ты все ее причуды, все прихоти исполнял. Тебе все её глупости милы были. И умна она была, и красива, и характер ее тебе был по душе. Конечно, на танцплощадке да на пляже ее характер тебя вполне устраивал. И все же эта девчонка свой первый жизненный экзамен выдержала. Она сына тебе родила. Ради тебя перешла на заочный, над переводами спину гнула, чтобы лишнюю копейку заработать, ночами в кухне с Олежкой отсиживалась, чтобы ты мог спокойно заниматься… Она свой экзамен выдержала, а вот ты оказался… банкрот.
