не осталось времени. И не надо, Гец пляшет вокруг мешков с жиром и мыльным камнем. Приготовим экстракты из хвои и травяных настоев, будет не хуже, чем в магазине.
Первая партия мыла из ромашки, календулы и липового цвета. Весной еще добавили бы одуванчиков, но и без того получилось такое душистое и желтенькое, уж не Bernstein ли, спрашивает Коля. Создатель мыла равнодушно пожимает плечами, по его мнению, можно назвать и Ambre, и Янтарное. Коля, повертев головой, поправляет Геца — не Bernstein или Янтарное, а «Дзинтарс».[61]. Ну, «Дзинтарс», так «Дзинтарс», было бы из чего, Гец приготовил бы и крем для лица и одеколон «Дзинтарс».
На самогон Колю уговорить не удается.
— Ладно, у нас тут мыловарня и свечная фабрика, но уж, винокурню, прости, не хочу, — говорит он Рудису. — Будь все по-другому, не возражал бы, но боюсь, за пацанами не услежу. Если они напьются, особенно, Валдик, дерьма не оберешься. Понимаешь?
— Да, — соглашается Рудис. — Люди меняются, пьянство и блядство на каждом углу. А что молодежь вытворяет, вообще слов нет.
— Хе, — усмехается Коля, — а тебе-то сколько?
— Мне? Э-э… уже двадцать седьмой пошел.
— Ну, да… — Коля морщит губы. — Возраст нешуточный.
— Так и есть. Когда мы росли, такого безумия не было… — Рудис будто погружается в воспоминания, но, кажется, ничего не может вспомнить. — А насчет самогона, не беспокойся, Коля, у меня другое место на примете.
— Ну, хорошо… Между прочим, раньше и полштоф был куда вместительней, чем сейчас.
— Что? — Рудис морщит лоб, потом понимает, о чем это Коля, и смеется.
Насколько буйно прошла в моем доме весна, настолько тихой оказалась осень. В доме у Локшей все наоборот. Петерис Карсиенс гудит на всю округу. Пока он не угомонится, мы не можем заснуть. Особенно, когда возбужденные визгом девиц Петерис и его дружки решают пострелять по звездам. Тамара жалуется, что, не выспавшись, не может работать, поэтому у меня остается только тогда, когда наутро не нужно рано вставать. Хуже всего, что никогда не знаешь заранее — будет вечером тарарам или нет. Подмывает сообщить в полицию о нарушении тишины, но кому жаловаться, если они сами из полиции. Боязно и вызвать огонь на себя. Когда ворочаешься в кровати под револьверную стрельбу и пьяные песни, на ум приходят два вопроса. Первый — а наши весенние вечеринки тоже не давали старой Локшиене спать? И второй — не становлюсь ли я старым брюзгой, который подзабыл свою шальную юность? Вроде бы рановато, но нужно согласиться с Рудисом, мы так не куражились. Песни порой разносились по-над садами, но не стреляли, это точно.
Сегодня вечером Тамара, улыбаясь, вынимает из сумочки билеты в оперу. Две контрамарки на «Летучего голландца». Герта Лусе, которая поет партию Марии, подарила доктору на день рождения, но у нее этот вечер занят. И она их отдала Тамаре. Неплохо. Если мне что-то и нравится в опере, так это Вагнер. Маме нравился, Вольфу нравился, и, как говорят, Гитлеру тоже нравится. Мелькает легкая досада от мысли, что Гитлеру нравится Вагнер, однако было бы глупо не пить воду только потому, что ее пьет Гитлер. Ну что, придется фрак отгладить. Шикарный наряд от дядюшки Рудиса до сих пор висит в моем шкафу — никто вернуть не просит, а собраться, чтобы отнести, нет времени.
Разглядываю контрамарки — спектакль 18 ноября[62]. Голландец в государственный праздник, не «Валюта»[63], не «Огонь и ночь»[64]! Ха, «Огонь и ночь» при фрицах захотел! Да, но год назад в этот день вообще была гробовая тишина с портретом Сталина на переднем плане. Настроение падает. Вагнер 18 ноября — это убедительная фига всем латышам, двух мнений быть не может. И все-таки пойду, музыка хорошая, и ее не сможет испортить никакая немецкая власть, а лишь музыканты, если будут фальшивить. Эх, нацисты, коммунисты… хоть бы поскорей они друг друга перебили и наступил мир.
— Кошмар! Места в ложе партера, а мне нечего надеть!
Отчаяние Тамары неподдельно, но особого сочувствия я не выказываю. Им всегда нечего надеть, но разве на улицах кто-то видел голых? К сожалению, нет. Моя мама всегда восклицала примерно так же, но было ли это поводом не идти в театр, в оперу или на бал? Ничего подобного.
За несколько дней до «Летучего голландца» подцепил насморк. Ничего удивительного — копаешь, пока не перекосит, вылезаешь из могилы с мокрой спиной, а тут и ледяной ветер, и в ноздрях возникают два ручейка. Коля говорит, плохо закалялся. На столь мудрое откровение отвечаю, громко высморкавшись.
— А ну, быстро в дом!
— А-а-а…апчхи! — я не возражаю.
Тамара назначает мне строгий режим — лежать и пить травяные чаи с медом, на всякий случай оставляет аспирин и пирамидон, чтобы были под рукой, если станет хуже.
— Мы можем не идти в оперу…
— О-о! Э-э! — я же вижу, как ты ждешь этот спектакль. Мне тоже хочется, несмотря на весь насморк. Тянусь за аспирином.
— Многие врачи считают, что температуру не нужно сбивать. Она помогает побороть болезнь. Вот если уже нельзя выдержать, тогда…
— А-а… — интересно, многие врачи считают, а таблетки все-таки принесла.
— У меня есть родственник, Юлис, так он, если простудится, ничего не ест.
— О-о! — не знал, что у Тамары есть сумасшедшие родственники. Меня с детских лет учили — если болен, поешь как следует, даже если не хочется.
— Юлис сказал, если выдержать три дня, то потом вообще есть не хочется. Актер Теодор Лацис и художник Пурвитис тоже голодали. Звери не едят, если они болеют, — Тамара замечает вопрос на моем лице и улыбается. — Нет, нет, я не думаю, что тебе нужно следовать их примеру. Я просто рассказываю, занятно же. С точки зрения медицины, это ни в коем случае не является признанным методом лечения. И сейчас, когда так много новых, современных лекарственных средств, умереть от голода было бы полным бредом! Да, и ведь умирали, когда в двадцатые голодание вошло в моду. С ума можно сойти.
— И-и… — вдруг вспоминаю, что давным-давно в «Свободной Земле» читал про какого-то джайнистского священника, который поклялся не принимать пищу, пока его братья по вере не прекратят войну. Он голодал триста дней и даже больше. Невозможно поверить. Скорей всего, газетная утка, чтобы позабавить читателей.
— Да, по крайней мере три дня тебе нужно отлежаться. И не таращи глаза! Даже если температура упадет, не вылезай раньше времени. Тебе ясно?!
— А-а…
Вечером, когда Тамара ушла, Рудис принес
