мог выдержать ее взгляд. – Доктор приходил?
– Она спит сейчас. Да, он приходил, дал ей успокоительное. Ты бы видел, как он растерялся, когда увидел ее, сказал, что никогда не видел такое внезапное и раннее поседение волос у столь молодых девушек. И эти пигментные пятна… Иларий, прошу, скажи мне то, что ты знаешь.
Я ничего не ответил, но она все поняла по моему лицу. Расцепив свои тонкие руки, и будто оттолкнув меня, она подошла к дивану и тяжело рухнула. Она сидела, как белая мраморная статуя, с силой сжимая пальцы в замок, и молчала. Это молчание пронизывало меня сильнее, чем самый лютый и холодный ветер.
– Что было в доме у Лизы? – наконец спросила она каким-то чужим загробным голосом.
Я не мог рассказать ей правду, что это я своими гнусными мыслями возродил старика из прошлого, как может возродиться древнее зло, если провести необходимый ритуал.
– Все подтвердилось. Он там живет.
– Это я виновата, – безысходно прошептала она, смотря стеклянными глазами на стену, – я позволила ей уйти, предала ее, решив, что моя любовь к тебе важнее, чем она. С ней ничего бы не случилось, если бы она осталась с нами… Что мне теперь делать? Как спасти ее?.. – она так беспомощно и растеряно посмотрела на меня, что я не выдержал и судорожно обхватил ее, крепко прижимая к себе, только лишь бы не смотреть в ее глаза: жалкие, полные боли и страдания.
– Мы что-нибудь придумаем, что-нибудь придумаем, мы спасем ее, мы спасем, – повторял я эти слова бесконечное число раз, как молитву, надеясь, что на меня снизойдет откровение, и я в правду пойму, где искать спасения. – Только не надо винить себя, прошу, ты ни в чем не виновата.
Она заплакала.
К двум часам дня проснулась Аля. Она была хмурой и задумчивой.
– Мне снился такой странный сон, – сказала она, когда мы все сидели за обеденным столом, – будто я – это не я, а кто-то другой. Будто в моей ноге поселилась какая-то личинка жука, а я все пыталась ее вытащить: ковыряла ногу, ковыряла, а личинка никак не хотела уползать. Моя нога была такой кровавой, а личинке хоть бы хны, она начала двигаться по телу, прямо к голове, – она хмыкнула, задумалась, а потом неожиданно спросила: – Не хотите рассказать, что со мной происходит?
– Почему ты спрашиваешь? – ложка задрожала в руках Марии.
– У вас обоих такой жуткий вид, будто мы хороним кого-то.
– Мы никого не хороним. С тобой все в порядке.
– Тогда почему у меня седые волосы и вот эти пятна на руках? Разве это не признак какой-нибудь страшной болезни, от которой быстро умирают?
– Нет, у тебя никакой болезни! – Мария с шумом встала из-за стола.
– Иларий, это правда? Правда, что со мной все хорошо? – Аля смотрела на меня такими глазами, которым просто невозможно было соврать. Мария, в свою очередь тоже, из-за спины Али, смотрела на меня и качала головой, показывая, чтобы я не смел ничего говорить.
– Аля, у тебя есть некоторые проблемы со здоровьем, но это все поправимо. Просто в твоем организме не хватает некоторых витаминов, но мы купим все необходимое, и ты поправишься, – безжалостно врал я, и от этого мне становилось дурно: каждое лживое слово щипцами что-то вырывало у меня внутри.
– И мои волосы снова станут прежними?
– Да, они снова будут прежними.
– Ну что же, спасибо за утешение, ты старался, но актер из тебя плохой. Я знаю, что это вранье! – вдруг закричала она. – Вы оба – хватит мне врать! Вы видели свои лица? Да они у вас такие, будто я уже умираю, будто вы уже оплакиваете меня! Я не буду ни с кем разговаривать, пока мне не скажите правду, что со мной и чем я больна! Я имею право знать, что со мной происходит. Я вам не какая-нибудь глупая девочка, которой можно сочинять сказки и она будет верить. Понятно?
Аля бросила гневный взгляд на сжавшуюся в комок Марию и ушла в свою комнату, с силой хлопнув дверью. Она сидела там, запершись, до самого вечера, а Мария, как цепной пес, ходила возле двери и никак не решалась постучать. Потом огна не выдержала и попросила меня выйти с ней на прогулку, подышать свежим воздухом, потому что ее голова раскалывалась от множества мыслей.
Сильный ветер уже прекратил гудеть в трубах и затих. Люди, находящиеся еще в праздничном настроении, высыпались на освещенные тротуары, и сновали по своим делам, смеялись, кричали и громко разговаривали, они жили, а мы бесцельно брели сквозь них, как бесплотные призраки.
– Я не могу врать ей, – произнесла Мария.
– Она скоро сама все поймет. Она будет меняться не только внешне, но и по характеру. Это неизбежно.
– Значит, ты уже сдался заранее и считаешь, что мы проиграли?
– Нет, я не сдался. Но даже если меня будут сейчас пытать до смерти, и мое освобождение будет зависеть от того, найду ли я способ остановить превращение, то я умру, потому что я не знаю, как спасти Алю. Я не знаю, но я не сдаюсь. Никогда и ни за что. У меня есть деньги на самого лучшего врача. Завтра мы приступим к поиску.
– Ты сам-то вершишь в то, что здесь помогут доктора?
– Я не знаю, мы просто должны пробовать все варианты.
С неба начали срываться мелкие ледяные крупинки, постепенно покрывая предыдущий, замерзший и извалявшийся в грязи, снег ровным белым слоем.
– Сколько у нас есть времени? – спросила она.
– В лучшем случае – две недели, а может уже и меньше.
– Что если мы не успеем найти выход, и она все же постареет и превратится в это… в это существо. Что если я ее не отпущу? Она будет жить с нами, пока мы не узнаем, как вернуть ее обратно. Она будет рядом, и тогда у нас будет еще много времени. Ведь так? Она же не умрет, а просто изменится. Что, если так? – она отчаянно жестикулировала и на каждый свой вопрос преданно заглядывала в мои глаза, снова пытаясь обрести надежду.
– Это невозможно, – сказал я, испытывая страшное отвращение к себе, потому что никак не мог ее утешить, – чтобы она не погибла, ей нужно будет уйти, когда придет время. Когда заканчивается превращение, существу нужно найти новый дом, чтобы оно могло подпитаться жильцами этого дома. Если Аля останется, то она умрет, как и мои родители. У нее не будет необходимой ей еды, потому что она уже не будет
