И он двигался.
Якоб прикрыл лицо от дождя, чтобы лучше видеть. Либо это одинокий лесоруб со светильником, что в такую погоду маловероятно, либо же это действительно Ксавер на пути в убежище.
Палач задумчиво поскреб бороду, с которой уже свисали маленькие ледышки. Чтобы выяснить, как оно на самом деле, придется подняться – в такую погоду занятие малоприятное и, главное, рискованное.
– Черт бы тебя побрал, Ксавер… Если это и в самом деле ты, то я уже за это шкуру с тебя спущу!
Ворча и ругаясь себе под нос, Куизль свернул с тропы и двинулся обратно в горы.
* * *
Симон лежал на животе в коровьем навозе и чувствовал, как плащ и рубашка под ним постепенно намокают. Перед лицом у него плясали снежные хлопья, но цирюльник не чувствовал холода – для этого он был слишком напуган и смущен. Зрелище было до того ужасным, что Фронвизер инстинктивно пытался вжаться еще глубже в траву и грязь.
Он зажмурился и снова открыл глаза, но над холмом по-прежнему высился крест, а на нем вниз головой висел Конрад Файстенмантель. Симон содрогнулся, когда осознал сходство.
Как апостол Петр, принявший в Риме такую же мученическую смерть… Файстенмантель пожелал играть Петра – и преуспел в этом больше, чем ему хотелось бы!
Между тем окончательно стемнело, но в свете факелов Симон заметил, что у Конрада по виску стекает кровь. Толстяк не шевелился – вероятно, он был без сознания. А то и вовсе мертв.
На холме разожгли большой костер, и стало лучше видно. Языки пламени с треском взвивались ввысь. Рядом стоял, скрестив руки на груди, Франц Вюрмзеер. Вид у него хмурый и решительный. Он взирал на толпу, которая выстроилась полукругом у подножия холма. Лица их сверкали в слабых отсветах огня. Симон отметил, к своему ужасу, что знает многих из собравшихся.
Господи, да разве такое возможно?
Среди зрителей были и суеверный лесовод Алоиз Майер, и плечистый Адам Гёбль с сыновьями. Потом Симон увидел кое-кого из своих пациентов, к которым ходил буквально на днях. Узнал он и некоторых из участников мистерии: молодого плотника Матиса и крестьянина Йозефа. Из женщин здесь была Мария, а также юная Магдалина с двумя детьми. Малыши ковыряли в носу и с любопытством наблюдали за происходящим. Другие усадили своих детей себе на плечи, чтобы те могли лучше видеть. Люди смотрели с интересом и нетерпением, другие стояли с довольно равнодушным видом, но ни у кого в глазах Симон не видел и следа сострадания к распятому. К его облегчению, среди собравшихся не было видно Георга Кайзера, как и священника с судьей.
Тем не менее Симон полагал, что у подножия холма собралась значительная часть жителей деревни. Благонравные люди, которые по воскресеньям ходили в церковь и платили аббату десятину, теперь смотрели, как умирал на кресте человек.
– Дорогие друзья! – провозгласил Вюрмзеер и вскинул при этом руки в знак благословения. – Я рад, что нас собралось много. Некоторые из вас оказались здесь, потому что я разослал вам приглашения. Другие, возможно, явились лишь из любопытства или в праведном гневе. Но всех нас объединяет беспокойство за судьбу Обераммергау! – Он выдержал многозначительную паузу и посмотрел вниз, словно хотел взглянуть на каждого, кто стоял у подножия холма. – Настали тяжелые времена. Когда-то паломники и торговцы нескончаемым потоком проходили по нашим дорогам. Нас было немного, не все происходили из старинного, почтенного рода. У нас были права, дарованные не кем иным, как самим кайзером! А что теперь? – Его пронзительный голос все нарастал, словно у вещающего в исступлении проповедника. – Грязные батраки, словно клещи и клопы, присосались к долине! Они явились издалека, потому что прослышали о нашем прекрасном крае. Однако им здесь не место – они говорят иначе, танцуют иначе, поют иные песни. Но, что хуже всего, они ленивы и навлекают на нас беды. Все, что произошло за последние дни, должно служить нам предостережением!
Над толпой поднялся ропот. Некоторые из зрителей, по всей видимости, явились прямо с полевых работ. Они вскидывали мотыги и грабли, словно держали в руках оружие.
– Проклятые чужаки! – прокричал кто-то. – Пусть убираются к дьяволу! И Конрад вместе с ними, жадный предатель!
Вюрмзеер кивнул с пониманием.
– В прежние времена этих презренных бродяг просто прогоняли из долины, – произнес он громким голосом. – Их сгоняли в повозки, отвозили к Лойзаху и там сажали на плоты. Ныне правосудие в этих делах проявляет излишнее малодушие. Остается только надеяться, что это скоро изменится. А до тех пор нам следует полагаться на себя.
Среди зрителей согласно забормотали. Вюрмзеер снова вскинул руки, и голоса сразу смолкли.
– Некоторым из вас хорошо известно, что мы всеми силами старались уберечь долину от упадка, – продолжил он. – Мы были на верном пути, хоть и нарушали законы. Что же нам оставалось делать, если эти законы урезали наши исконные права и свободы? Но теперь, когда мы на пути к успеху, долой их! Людей, которые хотели сдать нас властям, потому что заботились о собственных доходах. Все вы знаете, о ком я! – Вюрмзеер показал на Файстенмантеля, безжизненно висевшего на кресте. – Кому-то из вас, возможно, жаль толстяка. Но ответьте мне: разве не донимал он вас все эти годы? Не выжимал из вас все до последней капли? Ответьте! Наш почтенный староста жирел с каждым годом, а нам приходилось голодать. Все вы были на последней репетиции! Слышали, чем он грозился. Так что же, мы и впредь будем пресмыкаться перед ним?
– Вот еще! – проревел Адам Гёбль и поднял кулак. – Не бывать больше этому! Из-за него мой сын угодил за решетку. Пускай теперь расплачивается! За это и за все прочее! Никакой пощады жадному псу, довольно он нас мучил!
Вюрмзеер успокоил его жестом.
– У каждого из нас хватает причин ненавидеть Конрада. Дело не только в той глупой угрозе. Некоторых он разорил, у кого-то покупал работу за сущие гроши, других обсчитывал на продаже скота или сотне других сделок… – Тут Вюрмзеер резко понизил голос, заговорил проникновенно: – В древние времена на этом холме приносили жертвы. Кое-кто из вас делает это до сих пор в виде угощений или небольших подарков. Но, боюсь, в тяжелые времена, как сейчас, жертва нужна более значительная…
Тут он снова многозначительно помолчал. Симон видел в свете факелов, как в предвкушении заблестели у всех глаза.
Они и впрямь хотят принести его в жертву!
Мысли вихрем проносились у него в голове. Должно быть, на этом самом месте Вюрмзеер и еще несколько безумцев принесли в жертву Маркуса и Мари. Файстенмантель, вероятно, был тому свидетелем и теперь грозился выдать виновных. И теперь должен лишиться за это жизни. Может, юный Доминик и Урбан Габлер были убиты по тем же причинам? И Себастьян Зайлер наложил на себя руки, потому что не мог дальше жить с таким грузом?
– Мы, жители Обераммергау, – гордый и свободный народ и никогда не слушали ничьих указаний, – продолжил Вюрмзеер. – Мы всегда вместе принимали решения. И теперь поступим так же. Те, кто считает, что Конрад Файстенмантель заслуживает смерти и что это убережет нас от грядущих бед, поднимите руки.
Поначалу робко, затем более уверенно собравшиеся стали поднимать руки.
– Убить! – выкрикнул кто-то.
Второй подхватил:
– Убить!
И уже зловещим хором разносилось:
– Убить, убить, убить!
Вюрмзеер жестом призвал толпу к тишине, после чего кивнул с серьезным видом.
– Так тому и быть.
Он выхватил кинжал и медленно двинулся к кресту.
В этот миг Симон услышал позади тихий шорох. Он оглянулся в страхе. Со стороны леса к нему быстрым шагом приближался судья Йоханнес Ригер и с ним четверо стражников.
– Господи Иисусе, вас послали небеса! – просипел цирюльник.
Он испытал невероятное облегчение. Очевидно, судья в последний момент узнал о жутком замысле и теперь явился, чтобы положить этому конец. Значит, здравый смысл и закон еще имели силу в этой долине.
