Впервые в сердце закралась неуверенность, даже робость — но Ольга справилась с ними усилием воли, напомнила себе, что отступать все равно поздно, карты сданы, расклад определился, драка началась, а значит, придется идти до конца.
Она, фигурально выражаясь, взяла себя за шиворот и хорошенько встряхнула: ведь уважать себя перестанешь, отступив, в совершеннейший хлам человеческий превратишься, тогда только и останется, что примкнуть к камергеру с Биллевичем и вовсю свой дар использовать исключительно себе на потребу, как они, — а так не хочется…
— Не переживай, — тихонько сказала она самой себе. — Мечтала об интересной жизни? Получай. Интересная жизнь, увы, и опасна…
Она поплыла в воздухе вдоль фасада, мимо темных окон, на некотором отдалении от разноцветных, разномастных, разнообразных огней (некоторые выглядели почти живыми существами, объемными, пухлыми, чересчур осмысленно для огней двигавшимися), стараясь не особенно пристально к ним приглядываться — порой от чересчур упорного взгляда на все это колдовское сияние начинало противно ныть в груди, и пальцы леденели, что, конечно же, было неспроста…
Очередная гирлянда, пышная, сиренево-красно-белая, вдруг колыхнулась в сторону Ольги, оторвалась от стены, и изрядная ее часть, выгнувшись наподобие петли, преградила ей дорогу — а две ядовито-зеленых медузы, ползавшие по фасаду, скоренько приблизились, повисли в воздухе, касаясь стены лишь краешком, с видом готовых броситься сторожевых собак…
Волной накатил странный сухой холод, казавшийся не морозным неощутимым воздухом, а чем-то вполне осязаемым, вроде ледяной плиты. В висках заломило.
Ольга замерла с колотящимся сердцем, боясь шелохнуться, напрягши все свое умение, посылая в окружающее пространство нечто вроде крика, означавшего: здесь никого нет и не было, кроме прохладного ночного воздуха…
То ли эти причудливые огни-твари оказались гораздо слабее ее, то ли попросту не учуяли, но гирлянда, вскоре развернувшись, вновь повисла в неподвижности, играя оттенками и переливаясь удивительно чистыми колерами, а медузы прилипли к стене на прежнем месте. Ольга осторожненько двинулась дальше. Над ее головой светились высокие аркообразные окна, слышались громкие голоса. Замерев в простенке, она прислушалась: судя по шуму, там всего-навсего кутила развеселая компания. Но ведь чутье ее никогда прежде не подводило…
Она поднялась к третьему этажу — держа руки по швам, в позе застывшего в шеренге солдата. Прекрасно знала, что невидима, но инстинктивно отпрянула, оказавшись у освещенного окна в полтора человеческих роста. Прижалась к холодной стене, выглядывая из-за лепнины.
Пожалуй, это и впрямь была развеселая гулянка — уставленный бутылками стол, хлопанье пробок, сверканье золотого шитья на военных мундирах, орденские звезды на фраках, главным образом молодые лица, хотя попадаются и седые, осанистые…
Ольга узнала камергера, с непроницаемым лицом восседавшего во главе стола. Узнала Биллевича, азартно толковавшего что-то соседу-гусару, — граф выглядел обычнейшим человеком, веселым, обаятельным. Больше знакомых лиц не было.
Незнакомый кавалергард как раз откупорил бутылку так лихо, что добрая половина пенного содержимого выплеснулась на стол и соседей — что они встретили молодецким ревом. Он плеснул в бокалы, первым схватил свой и заорал, блестя черными глазами, сверкая великолепными зубами, способными, пожалуй, перекусить гвоздь:
— За скорый конец тирана!
Соседи подняли бокалы и размашисто с ним чокнулись. Окружающие поддержали кавалергард одобрительным гулом, послышались выкрики ко всех сторон:
— Смерть тирану!
— Да здравствует республика!
— Свобода, равенство, братство!
— Революционную бритву тирану!
Шум стоял превеликий. Пожалуй, никакие это не шутки, подумала Ольга, разглядывая их лица — ожесточенные, исказившиеся, упрямые. Все было ясно: вряд ли под тираном, которому желают скорой смерти, подразумевался какой-то далекий иноземный монарх вроде турецкого султана… Значит, все продолжается. Значит, следует ждать выполнения намеченного плана, о котором она уже немало знала. Мундиры сразу четырех гвардейских полков… ага, еще и лейб-гвардии уланского… Офицеров не так уж много, всего, если считать и штатских, наберется дюжины три человек, но это еще не значит, что столь малая кучка не может быть опасной…
Среди всеобщей воодушевленной ярости камергер Вязинский встал и, не оглядываясь, направился к дверям в соседнюю комнату. Никто его отсутствия и не заметил — один Биллевич проводил трезвым внимательным взглядом.
Ольга проворно переместилась правее и оказалась у окна в соседнюю комнату. Она была гораздо меньше и ничуть не напоминала пристанище пьяного разгула: там за столом сидели полковник Кестель и какой-то незнакомец в мундире конногвардейцев, с флигель-адъютантским аксельбантом. На столе не имелось ни единой бутылки, он вообще был пуст, если не считать каких-то бумаг, лица у обоих были серьезные, сосредоточенные.
Камергер вошел, остановился перед гвардейцем. Тот торопливо вскочил и с некоторым волнением произнес:
— Я вас благодарю за оказанную честь, ваше сиятельство…
Кестель тоже встал, положил незнакомцу руку на плечо, замер в горделивой позе.
— Господин Вистенгоф, — проникновенно сказал камергер, тоже положив руку на плечо конногвардейцу отеческим жестом. — Я и передать не могу свое волнение, восхищение вашим душевным благородством и отвагою… — Он не без пренебрежения дернул подбородком в сторону залы, откуда доносился пьяный гвалт. — Безусловно, те господа, что там собрались, не подведут в нужное время… Но они чересчур шумны и болтливы для серьезных людей. Мы, собравшиеся здесь узким кругом, смею думать — другое дело. Вожди не должны шуметь и сотрясать воздух патетическими воплями. И я рад, господин полковник, сообщить вам, что отныне вы числитесь среди вождей общества нашего…
Ольга прекрасно видела лицо флигель-адъютанта — он был на седьмом небе от счастья, себя не помнил от радости: глупо выпученные глаза, напыщенная поза, словно скопированная с какой-нибудь древнеримской статуи… Это не колдовство, в смятении подумала она, никто его не обморочивает, им просто играют, как куклой, с помощью тех самых коварства и хитрости, что множеству обычных людей присущи…
— Разумеется, они, — камергер вновь небрежно кивнул в сторону шумной залы, — тоже необходимы для нашей цели. Но все они будут исполнять подчиненную роль. Зато вы, Петр Людвигович, вы — другое дело. Человек, от руки которого падет презренный тиран, будет историей поставлен рядом с Брутом и Робеспьером, в невероятной выси…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
