всем по одной цене, что речным, что пришлым. Да вот, как едут степные купцы с речными в степь, так там у степных купцов товар берут, а у речных нет, хоть тресни. Кончалось тем, что Чербей и Каркан у речных всё скупали за полцены да тут же спокойно продавали своим знакомцам да родичам-степнякам уже за нормальную цену. В столице греческой, что за морем южным, то же самое, только с греками было. И стали речне купцы разоряться, все, кроме Прядоты, коего товарами Каркан распоряжался. Карилис с Деметрием уже давно в старейшины вылезли да думы думали наравне со всеми местными. Законы по-новому мозговали, чтобы всем вместе хорошо жилось, хоть и из разных краёв они сюда пришли. В долгах у них уже больше половины речных ходит, а воевода Горобой им в рот глядит, всё учится да придумывает, как князем стать. В Старое греки и степняки часто наведывались, там пытались свои порядки наладить, но ничего, кроме денег да товаров кое-кому в долг дать, сделать не смогли. Родовид-жрец старины крепко держится, лишнего не позволит. А в Лесное их и вовсе не пустили. Сказали, живём, мол, сами по себе, вас не трогаем, и вы к нам не лезьте, и торговать мы с вами будем своим порядком, а законов ваших не примем. Как ни старались греки да степняки, никак понять не могли дикости лесных. Вот пришли лесные в Старое на торг, и предлагает им грек ткань дивную, хлопковую:
— Ни у кого такой нет, а у тебя будет! — подначивает купец молодку из лесных.
— А где рощена, кем делана сия ткань?
— Рощена в странах южных, где лето долгое и жаркое. Делана в стране нашей греческой.
— Так кто делал-то её? Какая жёнка нити пряла, какая полотно ткала?
— У нас не жёнки прядут да ткут, у нас это всё рабы делают, а доглядывают за ними великие мастера, у коих всё в лучшем виде давно отработано и приспособлено.
— У-у, — кривится молодка. — Так это ж кто знает, что при работе над этим полотном тот раб думал? Может, он весь Мир проклинал да всяких несчастий желал? Нет, не возьму. Я ж когда пряжу пряду, ткани тку да рубахи шью, сколько заговоров обережных скажу, сколько духа своего в них вложу! Дух тот в моей ткани живёт, меня и всех, кто рубахи мои носит, хранит! Потому и детишкам мы одёжку из своей одежды перешиваем, чтобы наш родительский дух их защищал от напастей разных. Потому и решето, в которое семена сыплем, из мужских портов делаем, что зарод в них силён. А в твоей ткани что нашего? Ничего!
— Слушай, ты такая красивая, что я тебе её так подарю! — юлит купец. — Возьми!
— Не-е, раз ты её так отдаёшь, значит тут точно что-то не то. Да и не нужны мне твои подарки, будто я сама безрукая и себе что-то сделать не смогу! Убери, пока муж не видел, а то ведь осерчает, так тебе отсюда и ног не унести.
Покупали они, как правило, только сырьё, из которого потом можно самим что-то сделать. Сырое железо, золотые нити, серебро, соль, и ещё совсем немногое для хозяйства. Привезли им как-то поначалу на торг зелена вина, да глянув на него, те глазом не моргнув вино то на землю и вылили! А на возмущение купца ответили, что привез он в их землю отраву страшную, а потому пусть благодарит, что жив остался, но в следующий раз ему уже точно не поздоровится. Вот и попробуй им чего-нибудь продать?
Даже старейшины речных приходили как-то да пытались наставить лесных на путь новой жизни, но так и ушли ни с чем. Заупрямились лесные, и ни в какую. Кто говорил, что дикие они стали, а кто утверждал, что знают то, о чём другим не ведомо, потому своего и держатся, на внешнюю красоту и дармовщинку не прельщаясь.
Прошло семилетие от рождения Бельчонка, снова настало время Ворону его представить. Любляна за полгода до того ещё сынка — Косолапку — родила. Снова Рысь с женой, держащей на руках младшего, выросшим Бельчонком да маленькой Лисёнкой стали пред вещими очами.
— Здрав будь, Ворон! — приветствовал Рысь, а остальные почтительно головы склонили.
— И вам здравствовать! Вижу, снова прибавка у вас! Молодцы, крепко Роду помогаете! Остальных, думаю, так же как и Бельчонка воспитываете?
— Так же, Вещий, как ещё?
— Залезай ко мне, старший Рысич, — обратился Ворон уже к самому Бельчонку. — Тут на моём суку и поговорим.
Бельчонок не заставил себя ждать, ловко вскарабкался на сук да рядом с Вороном и устроился, ничуть не смущаясь. Рысь по сторонам смотрел, не хотел показать своего любопытства, да как утерпишь? Нет-нет да скосит глаз — как там беседа идёт? А Любляна и не скрывала ничего, во все глаза глядела. Разговор видно серьёзный был, и Бельчонок в грязь лицом не падал — видно, как доказывает что-то Ворону, как наставления слушает. А вот достоинства не теряет даже тут. Хоть и мал, а понимает, что достоинство потеряв, половины силы лишаешься. Ворон же спуску не даст, Рысь это по себе знает.
Как бы то ни было, а закончилось испытание, слез Бельчонок, к Ворону Рысь подошёл.
— Хорош малец, — похвалил Вещий. — Всё правильно ты делаешь. Пока так же продолжай, а через два года, после девятилетия, отведёшь его к Яге. Она знает чему его дальше учить.
— Так когда ж его воинским ухваткам да бою учить? Другие-то с малого вовсе начинают, а он что ж?
— Не волнуйся, освоит он науки воинские, да ещё и других учить будет.
— Так он к воинскому и не тянется вовсе.
— Ничего, потянется, вот скоро и начнёт, а ты всё равно учи Мир чувствовать да жить в нём. Успеется с воинским.
— Сделаю, Вещий.
Дальше время покатилось, ещё много нового Бельчонок узнал, сестрёнку за собой подтягивая, но стал её соседский мальчишка Барсук при каждой встрече забижать да до слёз доводить. То слово злое скажет, то рубашку порвёт, то в грязь толкнёт, а если Бельчонок заступаться лезет, так Барсук, будучи на два года старше да сильнее, вмиг с ним справляется, да ещё и словом обидным попотчует. Его батька Белояр — один из лучших воинов в лесной дружине и сына смала воинским ухваткам учит, но Бельчонок за сестрёнку всегда заступался, хоть и доставалось ему от Барсука крепко. Не принято в Лесном на своих ябедничать да за спины старших и сильных прятаться. Самому не
