Крепко стиснув Ирму в объятиях еще раз, я отцепил ее руки. Ей-богу, это было так трогательно: она любила меня, и не будь такой жуткой спешки, я вовсе не торопился бы распрощаться с нею.
Встретившая меня за порогом Хельга уже привела себя в порядок, но румянец на щеках выдавал, что она подслушивала у дверей. Я строго-настрого наказал ей присматривать за госпожой и следить, чтобы та не покидала опочивальни. Затем вышел в коридор. Часовые вытянулись, словно проглотив шомпол; повторив им приказ никого не впускать и не выпускать, я направился к часовой башне.
Найти ее было не сложно — еще один пролет по главной лестнице. Наверху меня встретили двое караульных, которых я отослал на усиление поста у дверей Ирмы. Потом поднялся по спиральной лесенке, миновал короткий коридор и достиг кованых ворот. Прямо перед ними располагалась крохотная караулка, в которой я обнаружил прапорщика и двух солдат. Рядовые резались в карты, офицер дремал в кресле, но при моем появлении все мгновенно вскочили, лихорадочно оправляя мундиры и застегивая пуговицы. Я сразу перешел к делу.
— Тревога, фенрих,[69] — говорю я, — произошла попытка государственного переворота. Жизнь герцогини в опасности.
Все вылупились на меня.
— Нет времени болтать, — продолжаю я. — Мы держим ситуацию в руках, но я вынужден оставить дворец, чтобы нанести удар по гнезду мятежа. Все понятно? Теперь скажите, как вас зовут?
— Ве-ве-вессель, ваше высочество, — промямлил он.
— Прекрасно, фенрих Вессель. Послушайте меня: в целях безопасности герцогини я уже направил в ее апартаменты наряд стражи. Вы со своими людьми должны проследовать туда же немедленно и принять командование. Приказываю вам не пропускать никого — подчеркиваю: никого — в ее покои до моего возвращения. Это ясно?
— Э… э… Да, ваше высочество. Но наш пост… сокровища короны…
— Вам предстоит охранять сокровище, бесконечно более драгоценное для нас всех, — напыщенно провозгласил я. — Берите своих людей и отправляйтесь немедленно!
— Конечно, ваше высочество… тотчас же, — он замялся. — Но прошу прощения, ваше высочество — первейшее правило дворцовой стражи гласит, что сокровища ни при каких обстоятельствах не должны оставаться без охраны. Имеется ясная инструкция…
— Фенрих Вессель, — говорю я, — есть ли у вас мечта стать в один прекрасный день лейтенантом? Или вы предпочитаете чин рядового? Мне не хуже вас известна ценность регалий короны, но бывают случаи, когда даже бриллианты ничего не стоят. — На самом деле я не мог припомнить ни одного, но звучало здорово. — Так что, шагом марш. Я принимаю на себя всю ответственность. Нет, даже более: сдайте мне ключи, я буду охранять их лично.
Это уладило дело. Прапорщик щелкнул каблуками, пролаял своим команду, построил в шеренгу и отправил прочь. Отстегнул от пояса ключи и швырнул их мне, будто они были из раскаленного металла. Потом отсалютовал саблей и повернулся, но я остановил его.
— Вессель, — говорю я задушевным тоном. — Вы не женаты?
— Нет, ваше высочество.
— Но, может быть, у вас есть любовница?
— Ваше высочество, я… — он залился румянцем.
— Ну, тогда вы поймете, — я нахмурился и улыбнулся одновременно — одна из тех гримас, что способны растрогать даже сильные натуры — и положил руку ему на плечо. — Сбереги ее для меня, сынок!
Парень оказался из тех юных, впечатлительных созданий, которых вы можете видеть задирающим очи горе при созерцании полотна, где Наполеон переходит в бальных туфлях через Альпы. [XL*] Он покраснел от избытка чувств.
— Готов сражаться до последнего вздоха, ваше высочество, — говорит он, сглотнув. Потом хватает мою руку, целует и выбегает прочь.
Итак, прапорщик Вессель убыл. Теперь он порубит в куски половину треклятой германской армии, прежде чем допустит кого-нибудь до Ирмы. И еще, и это более важно, ни на минуту не усомниться в своем принце. Ах, идеалы молодости, думал я, подбирая ключи.
Их было три: один от наружных ворот, второй от двери за ними, а третий от небольшого, накрытого бархатным чехлом ларца, стоявшего на столе в центре сокровищницы. Все получилось так легко, что даже не верилось. В караулке нашелся саквояж; я поставил его на стол и принялся за работу.
Боже, какой улов! Там были перстни — знак власти; усыпанная бриллиантами и изумрудами золотая цепь, диадема герцогини, две короны — их и не понадобилось сминать. Меч я не взял, как слишком громоздкий, зато обнаружил пару ожерелий, которых не видел ранее, и усыпанный самоцветами шлем, который взял взамен.
Когда я захлопнул саквояж, с меня ручьем лил пот — не столько от усталости, сколько от возбуждения. Весил мой багаж целую тонну, и я вдруг спросил себя, где же мне прятать эту коллекцию? А, об этом придет время волноваться, когда я пересеку границу и вернусь во Францию или Англию. Слава Богу, что Заптен и K° знают меня только под именем Томаса Арнольда: коли угодно, могут прибыть на его могилу и потребовать назад свои денежки.[70] Им меня никогда не найти, но даже если у них это получится, что могут они сделать, если намерены избежать громкого международного скандала? Но им даже невдомек, где именно в Англии нужно меня искать. Мне ничего не грозит.
Так, пора делать ноги: время не ждет. Стало уже совсем светло. Я запер ларец, накрыл его чехлом, замкнул дверь и ворота и поспешил со своей добычей вниз. Выходя на главную лестницу, я помедлил — благодаря тому, что все часовые были предусмотрительно отосланы мной, путь был свободен. Я прокрался на цыпочках до последнего пролета, как вдруг услышал в коридоре шаги. Одним движением я спрятал саквояж за пьедесталом статуи — и вовремя. Ко мне направлялся не кто иной, как старина Шверин, премьер-министр. В ночном колпаке и домашнем халате, треплющемся о коленки, старик ковылял ко мне в сопровождении стайки слуг.
Разумеется, он был в жутком волнении, мне показалось, что старого осла вот-вот хватит удар. Заставив себя не паниковать по поводу задержки, я унял его расспросы тем же манером, что и в случае с Ирмой и прапорщиком. Я сказал унял, но на самом деле он продолжал требовать деталей и объяснений, и мне не оставалось ничего иного, как заявить ему напрямик, что мне сейчас недосуг: я немедленно должен вернуться на арену событий.
— О, Боже! — застонал он, падая на софу. — О, несчастная страна! Что нам делать?
— Ничего, сударь, — говорю я, подавляя в себе желание обратиться в бегство. — Я уже сказал, что опасности нет, все позади. Остается только проследить, чтобы не последовало беспорядков: успокоить соперничающие партии — датскую и немецкую, и сам город. Вот что должно заботить вас в первую голову. — И тут я зачем-то спросил:
