биоинженерии, облаченное в плоть оружие, запрограммированное подчиняться и убивать. В этом отношении они одна из первопричин зла, сложенная, может быть, из кусков эльфов, но не вполне наделенная чувствами.
При всем вышеизложенном Мерри и Пиппину, а затем Фродо и Сэму удается заглянуть в общество орков. Они слышат их разговоры, споры, распри, и оказывается, что врагами правит угнетение и страх и они восстали бы против своих властителей, если бы только могли. Но узнают об этом лишь хоббиты — или думают, что узнают.
Толкин воспринимает орков как зло, но в смысле, позволяющем обнажить его противоречивость и способы борьбы с ним. Писатель так и не решил для себя проблему зла и даже не определился с происхождением орков, что, безусловно, повлияло на обращение с ними в книгах. Он полагал, что лучше всего воспринимать их как символ греховности. Грех может затронуть любого, но ему тем не менее следует сопротивляться, безжалостно бороться с ним. В «Кольцах» и «Хоббитах» орки занимают видное место благодаря гротескному внешнему виду, но кинематографистов вообще увлекают темные стороны, преступный мир и демонстрация ультранасилия, что прямо повлияло, в частности, на изображение Азога. В конечном счете орков можно считать эквивалентом зомби. Они — монстры, в них не признают форму жизни и поэтому их разрешено истреблять без особых раздумий. Что касается бесчеловечной серии убийств, устроенной Гимли и Леголасом, от них и не стоит ожидать человечности, так как гномы и эльфы — не люди, а представители других биологических видов. Возможно, убийства для них являются формой самоопределения, как смелая похвальба в медовом зале Хеорота из «Беовульфа». Орки в то же время не отдельный вид, не говоря уже о расе. Они представляют всё то, чем у свободных людей является зло. Их уничтожение — это не столько истребление, сколько избавление.
Однако в жестоком истреблении орков нет и героизма. Гимли, Леголас и Тауриэль просто занимаются военным делом. За последнее столетие произошла индустриализация и механизация боевых действий, и природа героизма претерпела радикальные изменения — она продолжает меняться и сегодня с появлением «роботов-убийц». Толкиновские герои — попытка найти компромисс между традиционными благородными рыцарями и современными защитниками справедливости, ценности которых могут быть признаны героическими, только когда их можно применить в реальной ситуации. Героизм как абстрактное понятие ничего не стоит — его ценность всецело практическая. У Толкина героизм тоже решительно прагматичен: это шаблон, по которому можно прожить свою жизнь.
В фильмах это проявляется в меньшей степени: они четко следуют голливудской повестке с ее киногеничными актерами, которые готовы на личные жертвы и совершают геройские поступки. Более эффектно и жизненно героизм выглядит в аудиоверсиях. Радио, полагаясь на слова и звуки, освобождает его от многословия прозы и броской визуальной эстетики, создавая более «театральное» пространство выражения присущих человеку ценностей. Роберт Стивенс в радиоспектакле BBC создал замечательного Арагорна — при этом довольно непохожего на образ Вигго Мортенсена, украсившего собой миллионы голубых экранов. У Мортенсена Арагорн выглядит сражающимся, побеждающим лидером. Торжество Арагорна Стивенса не столь прямолинейно: оно в большей степени живет в воображении радиослушателя.
◆
В своих научных трудах Толкин уделял героике большое внимание. Он отмечал, что средневековые поэмы «Беовульф» и «Битва при Молдоне» поднимают вопросы о следствиях героизма и его ценности для общества. Эти же проблемы остро обозначены в толкиновской драме «Возвращение Беортнота, сына Беортхельма». Мы слышим, как воины с вызовом встречают судьбу, хвастаются причастностью к битве, храбростью, верностью «северной отваге». Те же качества обозначены в «Германии» римского историка Тацита, где описаны ценности северных варварских племен: «Но если дело дошло до схватки, постыдно вождю уступать кому-либо в доблести, постыдно дружине не уподобляться доблестью своему вождю. А выйти живым из боя, в котором пал вождь, — бесчестье и позор на всю жизнь; защищать его, оберегать, совершать доблестные деяния, помышляя только о его славе, — первейшая их обязанность: вожди сражаются ради победы, дружинники — за своего вождя».
Для Толкина «Битва при Молдоне» — это образец верности. Беортнот благороден, но ошибается. Он элдормен, правящий лорд, и его нельзя ослушаться, но он при этом слишком недалек, чтобы быть героем. Толкин сравнивает тактику при Молдоне с атакой легкой бригады во время Крымской войны, но подразумевается здесь параллель с британскими генералами Великой войны, приказывающими подниматься в атаку из окопов. «Мы сами, может быть, помним то, что четко видел поэт „Беовульфа“: расплата за героизм — смерть», — писал он, и сам очень хорошо это знал. «Молдон» проговаривает англосаксонское понимание героизма: это «самое явное заявление о доктрине величайшей стойкости на службе неукротимой воли», причем определение это произносит подчиненный. Интересно, что Толкин в процессе выполненного им перевода со среднеанглийского на современный язык усложняет дух поэмы: Леофсуну боится вернуться с битвы живым, потому что его могут упрекнуть в слабоволии. Аналогичным образом Гавейн из «Сэра Гавейна и Зеленого рыцаря» находится в поиске, который может кончиться лишь его смертью.
Здесь прослеживается параллель и с евангельским рассказом о воскрешении Иисуса — наиболее жизнеутверждающей историей побега от смерти, которой Толкин дерзко оканчивает очерк «О волшебных сказках». «Северная отвага», таким образом, представляет собой героизм перед лицом верной смерти. Как в «Беовульфе», «несчастье предрешено. Тема поэмы — поражение»[109]. Такая определенность поэтизирует рукопашную схватку в Молдоне, придает элегическое сияние полям битв в толкиновском романе, хореографическую красоту бойне в экранизациях. И смерть действительно приходит: погибают Торин, Фили, Кили, Гэндальф, Боромир, Теоден, лотлориэнский полководец Халдир в «Кольцах». Других героев неизлечимо ранят. Павших оплакивают в стихах, песнях и в истории от «Молдона» до Средиземья.
До выхода толкиновского очерка поэму «Битва при Молдоне» считали восхвалением зарождающегося рыцарства, но на самом деле это критика «северной отваги», причем, согласно Толкину, «жесткая» критика[110]. Тем не менее «северная отвага» явно находит отзвук во «Властелине колец», где безнадежная миссия оканчивается всеобщим разрушением. «Антипоиск» целиком обречен на провал — от Фродо, предлагающего отнести Кольцо в Мордор, до Арагорна, ведущего воинство Запада в последний бой. Что интересно, фильмы Джексона превозносят «северную отвагу» даже в большей степени, чем роман, находя баланс между захватывающим кино про харизматичное лидерство и более спокойным, личным героизмом Фродо и Сэма, которые лидерами не являются. Отвага хоббитов, таким образом, не «северная отвага» в традиционном понимании, а преломление этого кредо сквозь призму индивидуальной воли, решимости и твердости.
В окопах Великой войны для «северной отваги» не было места, если не считать глубоко личных и субъективных ее проявлений. То же можно утверждать про театры боевых действий Второй мировой. Реалии технологичной войны разрушили теорию героизма — на самом деле она подвергалась критике более тысячи лет, но оставалась
