на уровне ощущений. Компания держалась особняком, ни с кем на собраниях они не общались и не интересовались выступлениями ораторов. Все их внимание – неприятное, пристальное – было как будто сосредоточено… на Элспет. – От внезапного открытия поведение Маккендрика переменилось – скучающего утомленного вида как не бывало. – О господи, я только сейчас благодаря вам понял, что они появлялись на наших сходках, только когда там присутствовала Элспет Локвуд, и всегда глаз с нее не спускали. Должно быть, это они ее и похитили! Вот кто вам нужен!
– Успокойтесь, мистер Маккендрик. Сейчас мне нужно, чтобы вы сосредоточились на этих людях, особенно на том, с сабельным шрамом. Как вы разглядели у него наколотый трискелион, если сами сказали, что татуировка маленькая и почти незаметная?
– Нам надо было передвинуть скамейки, и я попросил его помочь. Он неохотно, подчеркну, отошел от своих спутников и взялся перетаскивать мебель, тогда я и заметил наколку – рукав у него задрался.
– А у Генри Данлопа, фотографа, которому вы позировали, такой татуировки не видели?
– Нет, никогда… Погодите, у Генри был наколот трискелион?
– Да. И эту татуировку срезали у него с руки после убийства. Однако вернемся к той неприятной компании. Можете описать их всех?
Маккендрик, к удивлению Хайда, дал весьма подробные словесные портреты каждого из тех мужчин. Капитан попытался было записать это левой рукой, но ничего не вышло.
– Я пришлю кого-нибудь зафиксировать ваши слова…
– Нет, не нужно, – сказал Маккендрик. – У меня есть предложение получше. Дайте мне вашу записную книжку.
Он начал рисовать – по одному лицу на странице. И только теперь Хайд вспомнил, что Маккендрик, политический агитатор по призванию, был живописцем по профессии.
– Одно из преимуществ ремесла художника, – пояснил по ходу дела Маккендрик, – это хорошая зрительная память.
Закончив, он вернул записную книжку Хайду. Там были три портрета – с первого смотрел мужчина со шрамом на лице, и Хайд тотчас узнал в нем сержанта-знамёнщика из гарнизона в Эдинбургском замке. Второй оказался ему незнакомым.
Третьего он рассматривал дольше других, хотя узнал мгновенно. Это был тот самый человек, который следил за ним от дома Келли Бёрр, а затем ранил ножом. И у него тоже была татуировка в виде трискелиона.
– Не понимаю, что означает татуировка, о которой мы говорили, – сказал Маккендрик.
– У меня есть все основания полагать, – отозвался Хайд, – что это символ того самого тайного общества, существование которого вы отрицаете. Думаю, это эмблема Темной гильдии.
Глава 49
Хайд положил записную книжку в карман пиджака. Раненая рука болела и казалась очень тяжелой. Голова раскалывалась – от шишки на затылке, от накопившейся за день усталости, от заполошной круговерти противоречивых идей и накопленных сведений. Он бы с удовольствием принял прописанный в госпитале порошок, чтобы унять и боль, и эту круговерть, но знал, что ему необходимо сохранять ясность мыслей, пока есть возможность терпеть. Маккендрик помог достоверно опознать сержанта-знамёнщика из Эдинбургского замка и одного из тех, кто напал на него, Хайда, в переулке. Возникал вопрос: почему же его друг, бригадир Аллан Лоусон, не вспомнил унтер-офицера из собственного гарнизона?
– Давайте вернемся к смерти Сэмюэла, – продолжил Хайд. – Вы считаете, что человек в здравом уме не стал бы убивать его таким способом, хотя я вижу тут связь с тайным обществом, криминальным или политическим, независимо от того, называется оно Темной гильдией или нет. Почему вы думаете, что Сэмюэла убил безумец?
Маккендрик вздохнул, уперся локтями в колени и обхватил ладонями жестяную кружку с чаем.
– Потому что безумие и безумцы были предметом профессиональных интересов Сэмюэла. И потому что это самое правдоподобное объяснение. Он тщательно соблюдал врачебную тайну, никогда не обсуждал со мной своих пациентов, за исключением одного, да и то лишь в общих чертах, без всякой конкретики. Но я думаю, что именно этот пациент и убил Сэмюэла.
Хайд постарался не обращать внимания на зарождающийся внутри леденящий страх.
– Что Сэмюэл вам рассказал о нем?
– Что имеет дело с дьяволом. Вот так, не больше и не меньше. Он лишь сказал мне, что безумие этого пациента страшнее всего, с чем ему когда-либо приходилось сталкиваться. Я знаю, что Сэмюэл его боялся. До ужаса.
– Он не упоминал, откуда этот пациент – из Крей-глокартской водолечебницы или из частного дома умалишенных «Крейг»?
– Нет, никогда не упоминал. Но что самое странное, Сэмюэл, не считавший возможным откровенничать со мной о работе, все-таки признался мне, что у него с этим пациентом есть уговор о конфиденциальности и тот приходит к нему домой.
Хайд почувствовал, как леденящий страх нарастает.
– Вы уверены? – спросил он. – Домой, а не в его частный медицинский кабинет?
– Уверен. Сэмюэл сказал, что чудовище придет к нему в дом, потому и боялся. Он чувствовал себя беззащитным.
– К нему в дом приходило много пациентов?
– Он говорил мне только об одном. О других ни разу.
– Если Сэмюэл считал этого пациента чудовищем, почему соглашался встречаться с ним наедине у себя в доме? И почему не пытался призвать на помощь своих коллег-психиатров?
– Из того немногого, чем со мной поделился Сэмюэл, следует, что истинный масштаб и природа безумия этого человека открылись ему лишь после того, как он согласился начать его лечение, – сказал Маккендрик. – Сэмюэл был истинным профессионалом, верным своей врачебной клятве. Для него решение принимать пациента на дому, втайне от медицинского сообщества, было настолько из ряда вон выходящим, что я подозреваю, этот пациент принадлежал к числу его знакомых, возможно, к ближнему кругу.
Страх застыл тяжелой глыбой льда в груди Хайда. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы совладать с собой.
– Сэмюэл не намекал, что он разрабатывает некий экспериментальный курс лечения, в частности для этого пациента?
Маккендрик пожал плечами:
– Про это я ничего не слышал. Но я уверен, что, установив личность этого пациента, вы установите личность убийцы.
Хайд поднялся:
– Думаю, нам обоим нужен отдых. Продолжим разговор завтра утром.
Перед тем как отправиться в кабинет, где ждала Келли, Хайд заглянул в хранилище вещдоков и с удивлением увидел, что Поллок еще там – сидит за столом, уставленным коробками с папками и блокнотами в кожаных переплетах.
– Изучаете бумаги Фаркарсона? Уже есть о чем доложить? – поинтересовался капитан.
– Пока не особенно, – сказал Поллок. – Похоже, наш частный сыщик – человек дотошный и записывает все подробности дел, которыми когда-либо занимался. Большинство связаны с супружескими изменами, остальные – с коммерческими делами, то есть разные конторы нанимали его вычислить вора среди своих служащих,
