Замышляя в глубине души ужасную месть, она так же неслышно вернулась к себе в спальню, где, проливая потоки слез и горестно вздыхая, справила печальную тризну над дарами угасшей любви, а наутро приступила к исполнению задуманного; сочинила письмо о том, что творится в доме Паломеке и отослала его братьям, поручив это кровавое дело одному из слуг своего отца; тот, проскакав без передышки до осажденного братьями Торрехона, нашел там одного только дона Фернандо, которому и вручил послание. Однако прежде чем описывать далее все подробности этой мести, не лишне заметить, что, хотя Фортуна и не позаботилась сохранить намерения наших влюбленных в тайне, она все же не совсем отвернулась от них, ибо, заметь читатель, что, хотя Лауренсии и удалось подслушать их клятвы, она не смогла расслышать подробностей. Кроме того, ей и в голову не пришло, что побег может произойти так скоро, ведь иначе ей ничего бы не стоило попросту предупредить мать доньи Хуаны. А посему в отосланном братьям письме говорилось лишь о том, что сестра бесчестит их имя, вступив в брак с их злейшим врагом и замыслив вместе с ним позорный побег.
Хлопоты с письмом были в некотором смысле на руку донье Хуане, так как, занятая ими, Лауренсия не могла помешать ей приготовить все необходимое для осуществления ее замысла, на что и дону Лопе пришлось потратить весь день, так как в его распоряжении было лишь двое слуг, которые, как и он сам, до сих пор скрывались от врагов; одному он приказал ждать его той же ночью с лошадьми в роще неподалеку от города, а другого отослал известить прочих, укрывшихся в крепости на вершине одной из самых неприступных окрестных гор. Отдав эти распоряжения, он дождался полночи и, хотя луна совсем некстати светила очень ярко, явился к садовым воротам, где уже ждала его донья Хуана; подхватив ее на руки и осыпая ласками, дон Лопе быстро приблизился к городским стенам и тут, нежно и крепко обвязав донью Хуану прочной веревкой, ловко поднял ее наверх, а через минуту и сам был рядом с нею по ту сторону стен.
Как уже было сказано, дон Лопе приказал слуге ждать его с лошадьми в роще невдалеке от города — не только потому, что так было надежнее, но и для того, чтобы затем запутать преследователей и отвести от себя опасность, постаравшись сначала отойти как можно дальше от городских укреплений. А посему, из боязни утомить свою даму, а больше всего, боясь задержек в пути, дон Лопе предложил взять на свои плечи столь сладкое бремя, чему, однако, донья Хуана, не поддаваясь мольбам и уговорам, воспротивилась самым решительным образом; и вот, укрывшись в высокой траве, она осталась ждать дона Лопе, который, как на крыльях, устремился за помощью, хотя поспешность эта не помешала делу обернуться вовсе не так, как того жаждала смятенная душа доньи Хуаны.
Глава LXV О том, как донья Хуана попала в руки своей родни, и о том, что случилось далее
К несчастью, в это же самое время дон Фернандо, получив вышеупомянутое письмо и ни минуты не медля, прискакал из Торрехона с тремя верховыми и, проехав вдоль нижнего вала со стороны Веги, выехал к воротам Камброн в том самом месте, где пряталась донья Хуана; ожидая своего возлюбленного, она была уже на грани отчаяния, с каждой минутой страхи ее росли, и, увидев приближающихся всадников, не зная точно, сколько их должно быть — трое или четверо, приняла их за дона Лопе и его слуг и бросилась им навстречу; тут же поняла она, какую совершила ошибку, но было поздно. А дон Фернандо, горестно вскрикнув, соскочил с коня и, приказав своим людям ехать дальше, остался один на один с сестрой, но поначалу, не в силах сказать ей ни слова или хотя бы взглянуть на нее, молчал, закрыв лицо повязанным на шее красным шарфом; когда же первый приступ ярости прошел и дон Фернандо с болью постиг всю глубину своего позора, он обратился к неверной сестре, требуя, чтобы та сказала, где скрывается их враг и с помощью какой хитрости завлек он ее сюда.
Вновь хлынули слезы из заплаканных глаз нашей дамы, отчаяние и смятение ее не знали границ; и вот, полагая, что ее ждет верная смерть, не зная, что и подумать, и решив про себя — поскольку дон Лопе так и не объявился, — что он выманил ее из дома и бросил в этом пустынном месте только затем, чтобы опозорить и выместить на хрупком существе бессильную ненависть, которую питал к братьям, она бросилась к ногам дона Фернандо и с самыми трогательными вздохами не только рассказала ему о том, как бесчестно и низко насмеялся над нею дон Лопе, избрав ее предметом своей мести, но и непрестанно умоляла брата немедля свершить возмездие, пронзив ее вероломное сердце.
Но так как дон Фернандо уже измыслил для нее другую, еще более страшную казнь (если только есть что-либо страшнее смерти), он оставил слова сестры без ответа, не медля далее, усадил ее позади себя на коня и, направившись к Старому мосту, где в те поры была еще лодочная переправа, пересек Тахо и, строя в уме планы ужаснейшей мести, приехал наконец в свою усадьбу, где и оставил донью Хуану, собственной рукой заперев ее в доме; сам же, стараясь ничего не упустить из виду, во весь опор поскакал обратно, вновь пересек реку и вместе со своими людьми обрыскал городские окрестности в поисках дона Лопе, не пропустив ни одного куста или рощицы, пока наконец не напал на следы лошадиных копыт и, пришпорив коня, пустился в погоню, решив настигнуть врага во что бы то ни стало.
Жизнь наша со всеми ее перипетиями напоминает комедию, фарс, в котором тот, кто вчера представлял короля, сегодня оказывается рабом, а те герои, что сегодня мучаются и страдают, назавтра — счастливы и довольны. Эта истина столь очевидна, что, хотя наша история достойна всяческого изумления, все же не стоит сомневаться в непостоянстве судьбы и могуществе случая, чью власть, оказав ей доблестное сопротивление, испытали на себе наши влюбленные; ибо, стоило появиться проблеску надежды, как несчастья обрушивались на них с новой силой, и, напротив, самое крайнее отчаяние становилось для них целительно и животворно.
И вот теперь беды таким плотным кольцом окружили прекрасную и скорбную донью Хуану, что даже и проблеска не было видно; справедливо полагая, что здесь, в этом печальном заточении, и суждено опуститься навеки занавесу ее жизни, она, будучи все же существом смертным и слабым, ощутила трепет в предчувствии горькой чаши; проливая потоки слез и с бессчетными вздохами припоминая свои бессчетные несчастья и то зло, которым отплатил ей дон Лопе, она так растравила свои душевные раны, что страх в ней сменился отчаянной отвагой, и с упрямым бесстрашием принялась ока искать средство ускорить свой и без того близкий конец.
Глава LXVI Об ужасном происшествии, приведшем в трепет донью Хуану, и о неожиданной встрече двух влюбленных
Едва донья Хуана окончательно укрепилась в своем отчаянном намерении, как из соседних: комнат донеслись жалобные стоны и наводящие ужас звуки, так что, даже не успев взглянуть смерти в лицо, донья Хуана посчитала себя погибшей, и такой страх и смятение овладели ею, что, хотя она и пыталась воззвать к небесам о помощи, язык и даже сам рассудок отказались повиноваться ей. Ужасные стоны между тем приближались, и в промежутках неведомый голос звучал почти членораздельно; так что, вся обратясь в зрение и слух, донья Хуана разобрала наконец такие печальные слова:
— О несчастная, скорбящая душа! Почему медлишь ты покинуть это тело сквозь отверстые врата стольких ран и, приуготовясь к кровавому исходу, не решаешься ускорить мой плачевный конец? Довольно, избавь меня от жестоких смертельных мук, ибо память об их злосчастной причине, что более всего терзает меня в этих печальных стенах, не может умерить мою боль, пока ты живешь и дышишь во мне. О злосчастные дни моей жизни, о тщета бренных наслаждений! О преходящие радости земные, все, все оставили вы меня, рассеявшись подобно дыму, и в самый тяжелый час, в самой великой нужде покинули меня подобно неверным друзьям!
И все ужасней становились стенанья этого, как решила донья Хуана, блуждающего духа, так что наша сеньора, окончательно смирившись с тем, что не миновать ей смерти, и вся охваченная смертельным томлением, поднялась с места, но едва успела сделать несколько робких шагов, как увидала в падавшем сквозь толстые решетки лунном свете связанного по рукам и ногам окровавленного человека, старавшегося подползти к дверям. Тут сознание оставило нашу даму, и она без чувств упала на пол; когда же, очнувшись от тяжелого забытья, увидела, что связанный незнакомец сжимает ее в своих объятиях, попыталась было вырваться, но, взглянув в залитое кровью лицо, тут же с душевной болью узнала в нем своего благородного и злополучного возлюбленного, с каковым Фортуна обошлась не менее жестоко, так что еще до пленения доньи Хуаны он оказался в руках своих жестоких, смертельных врагов.
