— Прошу тебя, — перебил ее Лептин. — Ничего больше не говори. Ты ведь знаешь: теперь это невозможно.
Аристомаха на несколько мгновений умолкла; казалось, она не находит нужных слов, или ей не хватает храбрости, чтобы продолжить разговор.
— В чем дело? — спросил ее Лептин.
— Есть выход… Знаю, это кажется безумием… Филист ничего не сказал тебе?
Лептин посмотрел на нее в недоумении, испытующе.
— Он начал что-то излагать мне, но я не дал ему закончить, однако у меня создается впечатление, что ты до конца выслушала его. О чем идет речь?
— Многие в городе относятся положительно к мысли о том, что власть перейдет к тебе. А для меня это единственная надежда… ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Отлично понимаю, — ответил Лептин. — Но увы, я не одобряю твоих мыслей, хотя и люблю тебя. Поверь мне, это безумие. Все окончится кровопролитием, катастрофой. Я не гожусь для таких вещей. И я никогда не стану участвовать в заговоре против своего брата. Знаешь почему? Потому что заговор всегда оканчивается физическим устранением противника. Ты можешь себе представить, что я убью своего брата?
— Неправда. Ты сохранишь ему жизнь и снова сделаешь из него человека.
— Нет. Мятежом трудно управлять, мы столько раз наблюдали это. Одна только мысль о предательстве мне отвратительна. В одном ты можешь быть уверена: в моей любви, в моей преданности, в моем уважении. Я отдал бы что угодно, чтобы ты была со мной, но только не это: так я поступить не могу. А теперь иди. Пока никто не застал тебя здесь.
Он осторожно взял ее под руку, словно собираясь проводить, но она обернулась к нему и с плачем бросилась ему на шею.
В то же самое мгновение послышался звук отодвигаемого засова, и в дверном проеме нарисовался силуэт человека в доспехах: Дионисий!
— Она ничего не сделала, — поспешно проговорил Лептин. — Не причиняй ей зла.
Дионисий посмотрел на него рассерженно, но не промолвил ни слова. Свет лампы делил его лицо на две части, четче прорисовывая его черты, выделяя морщины на лбу. Он сделал знак одному из стражей, тот взял Аристомаху под руку и увел ее прочь. Еще один жест — и дверь затворилась.
Лептин забарабанил по ней кулаками, крича:
— Постой, послушай! Выслушай меня, не уходи!
Ответом ему был лишь лязг железа: наемники шли по
коридору.
На следующий день двух стражников, пропустивших к Лептину Аристомаху, казнили во дворе крепости, в присутствии всего гарнизона, выстроившегося в полном боевом порядке. Лептина отвезли в порт, где посадили на триеру.
Капитан корабля, Архелай, оказался членом Братства, Лептин хорошо его знал.
— Куда вы меня везете? — спросил он.
— Мне это неизвестно, — последовал ответ. — Один из моих людей сообщит мне пункт назначения, когда мы выйдем в море. Однако кто это будет — держится от меня до той поры в тайне. Сожалею.
Корабль отчалил и двинулся на запад.
В тот же день Дионисий заглянул к Филисту.
— Меня предали мой брат и мой лучший друг, человек, которому я доверял безопасность своей семьи и ключи от своей крепости.
— Ты сам себя предал, Дионисий. Своим безграничным честолюбием, своим авантюризмом, своим беспредельным эгоизмом. Сколько людей погибло за тебя, пытаясь последовать за тобой в твоих безумных предприятиях? Нет, я тебя не предавал, а Лептин — первая из твоих жертв. Он любит тебя, он слепо предан тебе. Что до Аристомахи, то между ними была лишь невинная детская любовь. Лептин — благородный человек, он даже не прикоснулся к ней. А теперь ты отправил его бог весть куда. Скажи мне: на том корабле — наемный убийца? И у него приказ прикончить Лептина и бросить тело в море, когда они отплывут так далеко, что его уже не выбросит на берег течением и не опознают сограждане? Я прав?
Дионисий не ответил.
— Если это так, ты совершаешь самое жестокое злодеяние, чудовищное преступление. Вели немедленно догнать этот корабль и помешать этому зверству, если еще есть время. Что до меня, то я лишь пытался спасти тебя от тебя самого, от разрушительной силы, которой ты одержим, словно злым духом. Я бы никогда не смог причинить тебе зло. Да, я пообещал следовать за тобой даже в царство мертвых, но при этом мне рисовались славные деяния, а не бесконечная резня, не бесконечная чреда кровопролитных ужасов.
— Молчи, — приказал Дионисий, — я больше не желаю тебя слушать.
— Нет, ты меня выслушаешь. Тебе разве не интересно знать, почему твой лучший друг больше не хочет следовать за тобой в твоем самоубийственном безумии? Вели и меня тоже убить, если ты так решил. Мне все равно. Но кому ты тогда сможешь доверять? У тебя остался один Иолай, но и он колеблется, даже его обуревают сомнения. Такова беда твоего положения: ты создаешь вокруг себя пустоту. Ты больше ни на кого не сможешь рассчитывать, никому не сможешь верить. Так вот, я хотел помочь тебе избежать этого, потому что одиночество — худшее из наказаний. Не знаю, какую судьбу ты мне уготовил; наверняка скоро узнаю. Но наши дороги разошлись уже довольно давно, Дионисий, — с тех пор как я отказался вести переговоры с варварскими народами о союзе против греческих городов. Увы, теперь наши разногласия дошли до предела. На твоей стороне — сила, оружие, власть, а на моей — лишь слова, да и их тоже нет, учитывая, что мне больше нечего тебе сказать. Исход столь неравного противостояния кажется мне предрешенным. Прошу тебя лишь об одном: не ищи других виновных — их нет. Накажи меня, поскольку больше наказывать некого.
— Я так и сделаю, — промолвил Дионисий. — Прощай.
Тем не менее пострадали многие, в особенности члены Братства: их разыскали, допросили, арестовали. По слухам, некоторых тайно предали смерти. Однако на сей раз никакого насильственного ответа не последовало. Казалось, Братство никак не отреагировало на случившееся. Кое-кто думал, что и оно тоже боится Дионисия, но те, кто хорошо знал это тайное общество, понимали, что едва ли оно откажется от мести. Это всего лишь вопрос времени.
Филист же вскоре заметил за собой слежку, но более — ничего. До тех пор, пока однажды к нему не явился посланец из крепости Ортигия с предписанием готовиться к отъезду.
На следующий день его посадили на торговый корабль, перевозивший груз вина и масла; капитаном являлся сам судовладелец, богатый купец по имени Сосибий.
Путешествие длилось почти месяц и окончилось далеко-далеко, в самой крайней точке Адриатического залива, в глубине большой лагуны. В местечке, давшем имя заливу, — в Адрии, поселении венетов, в котором со временем появилась и греческая община, а потом еще этрусская. Там было влажно и душно, вокруг располагались болота и обитали комары, не знавшие покоя даже днем. Дионисий учредил там торговую колонию, поставлявшую продукты сельского хозяйства и металлургии в обмен на янтарь и боевых коней.
Филиста поселили в домике недалеко от побережья, в сиракузском квартале. Охрану к нему не приставили, но он был уверен, что кругом полно шпионов и осведомителей и за каждым его движением пристально наблюдают.
В первое время ему приходилось очень трудно, поскольку Адрия по большей части была застроена хижинами из стволов деревьев и соломы и полностью лишена тех черт, что делают столь привлекательными греческие города. Ни театра, ни библиотеки, ни школы, ни портиков, ни фонтанов, никаких памятников. Даже храмы выглядели жалкими и голыми и не слишком отличались от прочих хижин — почва тут была мягкой и вязкой, она не выдерживала веса каменных строений.
С наступлением зимы положение стало еще хуже, так как из окрестных болот и из лагуны поднялся густой туман, покрывавший и поглощавший все вокруг; влага пробирала до костей, от нее часто болели суставы.
Сам унылый город, неуверенность в завтрашнем дне и полное отсутствие сведений о судьбе Лептина повергли Филиста в состояние глубокой подавленности. Он часами бродил по берегу моря, слушал печальные крики чаек и злился на одиночество и на жалкое положение, в каком оказался. Иной раз он подумывал о том, чтобы попросить прощения у Дионисия, умолить прежнего друга забрать его из этого ужасного места на краю света, но потом находил в себе силы сопротивляться, стиснув зубы. Он рассуждал, что мудрый не прогибается перед властью и в силе своего разума должен найти источник собственной независимости и достоинства. Таким образом ему удалось, пережить самое суровое время — зиму, — а с наступлением весны он начал находить для себя в местности, в которой жил, некоторые приятные черты. Он принялся бродить по окрестностям — никто ему в том не препятствовал, — и вдруг осознал, что Дионисий не заключил его в настоящую тюрьму. Он приговорил его к горькому изгнанию, но оставил ему некоторую свободу передвижения.
Этот край очень сильно отличался от Сицилии: низины и равнины, много лесов и воды. Филист заметил, что в лагуну заходили многочисленные корабли — в основном с востока, но и с запада тоже. Он обратил внимание на большую реку, называемую местными жителями Паду-сом, — для греков это был легендарный Эридиан.
