Внезапно это счастливое семейное благополучие разрушила Персия. Она и без того частенько тревожила восточные полисы греков, но на сей раз, накопив сил, без объявления официальной войны ее флот двинулся к Эолии[3], и цари тамошних полисов один за другим слали гонцов к Агамемнону с тревожными сообщениями, умоляя поспешить с помощью. И снова готовились триеры к выходу в море, снова были запряжены боевые колесницы и лучшие кони грызли удила. Снова были начищены мечи, наточены копья, снова прощались близкие и лили слезы женщины…
Среди этих женщин была и Агниппа. Со слезами подала она блестящий боевой шлем Атриду, а муж нежно привлек ее к себе и обещал скоро вернуться. Наказал беречь сына и себя саму, поцеловал жену и вышел. У крыльца уже ждал конь.
Мена ехал с царем. Он был очень опытным воином, и Агамемнон рассчитывал на него. К тому же место первого советника всегда при государе…
Агниппа оставалась полновластной хозяйкой дома, семьи, города и страны.
И это молодую женщину нисколько не радовало.
Взревели трубы, приказывая фалангам строиться для похода. Впереди пехоты двинулись боевые колесницы.
Агниппа выбежала на крыльцо и замерла, вглядываясь в уходившие строем войска.
— Возвращайся, Агамемнон, я буду ждать тебя! — крикнула она вслед.
Всадник на белом коне придержал своего скакуна и оглянулся.
— Я вернусь, любимая, я вернусь скоро! — крикнул он — и галопом помчался вперед, обгоняя фаланги.
Насколько труднее уезжать, когда тебя ждут любимые люди…
Агниппа осталась одна — у престола Эллады.
Не было рядом ни мужа, ни Мена.
И в далеком Египте Нефертити решила, что дождалась своего часа.
Послы из Фив помчались в Финикию, в Тир — и Бел, как и прежде, не посмел ослушаться солнцеподобную владычицу Та-Кем…
Однажды солнечным утром один финикийский корабль вышел из гавани Тира в Афины. Целью его было похищение греческой царицы и, если возможно, царевича — ни больше ни меньше. Нефертити на сей раз сделала ставку на финикийцев, поскольку знала их хитрость, коварство, изворотливость — и высокую скорость их кораблей.
И вот через неделю после своего отплытия финикийский корабль бросил якорь в Пирее.
Под видом купцов финикийцы вынюхивали, высматривали и выслушивали все что только возможно о царице и ее окружении. Месяца через полтора у главы их миссии сложилось полное представление о расстановке сил при греческом дворе.
У царицы было очень мало свободного времени, она не выходила за пределы дворца и занималась лишь государственными делами — и, конечно же, делами по дому.
Финикийцам надо было найти второго Ипатия — причем на сей раз человека, который не только был бы знаком Агниппе, но и не имел бы с ней личных счетов. В противном случае разве она доверится ему? Разве пойдет с ним куда-то? Ибо, учитывая, как охраняли возлюбленную жену Агамемнона, силой похитить ее из дворца или же тайно выкрасть было невозможно.
Оставалось рассчитывать лишь на хитрость. На то, чтобы Агниппа сама пошла в нужное похитителям место.
Значит, сообщник финикийцев должен быть ничем не скомпрометирован при греческом дворе. Должен находиться там на хорошем счету.
И должен любить — очень любить! — золото.
Царь Бел сказал капитану перед отплытием, что если возможному пособнику понадобится убежище от гнева Атрида, то его, а при необходимости и его семью, следует забрать с собой в Египет. Солнцеподобная просила передать, что одарит смельчака поместьем под Фивами, золотом и рабами, где он сможет жить в свое удовольствие.
Разумеется, к себе на службу владычица Та-Кем такого человека взять не пообещала — кому же нужен тот, кто способен предать за деньги? Однако роскошь и высокое положение ему в Египте были бы обеспечены.
И все знали, что Нефертити всегда держит свои обещания, даже брошенные вскользь.
Итак, финикийцы искали. И, поскольку подлецы всегда и везде найдутся, нашелся и тут — царский казначей Кнопий. Этот хмурый одинокий человек, невысокий и неприметный, действительно себя не жалел ради денег! На него и обратили внимание люди Бела, и, после соответствующей обработки, он согласился попробовать доставить им на борт Агниппу.
И, конечно, памятуя о судьбе своего предшественника, согласился лишь при условии, что его доставят в Египет. Собственно, именно предложение Нефертити так прельстило его.
Итак, финикийский капитан и царский казначей ударили по рукам. Кнопий попросил своего сообщника дождаться первого же сильного шторма, спокойно переждать его в гавани, но, едва он утихнет, сразу же выходить в море, не откладывая — причем взять курс на запад, в сторону Спарты. От города отплыть не более парасанга и там, вытащив корабль на берег, ждать следующего утра. Кнопий привезет туда царицу. Ну, а если они никого не дождутся за весь день, пусть отплывают восвояси. Если не получилось сразу, то уже не получится никогда.
На том и порешили.
Шторм налетел к вечеру третьего дня. Всю ночь бушевала буря, молнии раскалывали небо над морем и над Афинами, выхватывая из мрака белоснежные колонны дворцов, фронтоны и скаты храмовых крыш, сады и домишки простых горожан. Дождь, гонимый порывами яростного ветра, хлестал по улицам. Деревья гнулись под ударами урагана, а море с остервенением вставало на дыбы у причалов, бросая длинные шипящие языки белой пены на опустевшие пирсы.
Только к рассвету ярость стихии утихла, и утро вставало ясное, звонкое, светлое, какое и должно быть в эту пору метагейтеона[4]. Потоками солнца ворвалось оно в спальню и разбудило царицу — и она встретила его сонной улыбкой.
Вчера Агниппа была особенно счастлива — и это счастье, казалось, сегодня только умножилось от сияния солнца. Дело в том, что вчера с купеческим кораблем, что проходил мимо базы греческого флота, молодая женщина получила письмо от мужа. Агамемнон писал, что противник быстро отступает, что он не готов к войне, и что, по-видимому, она скоро закончится.
Мена тоже прислал весточку. Он подробно описывал своей приемной дочери места, где идут сражения, рассказал, как греческий флот опрокинул персов, заставив отступить к берегам Лидии и дать там сражение на равнине. Конечно же, не умолчал он и о подвигах Атрида:
