древней родовой знати. Причем имена не имеют христианских аналогов.
Последний город, Дядьков, брал печатник Кирилл с тремя тысячами «пешец» и 300 «коньник», после чего прошелся («пленив») по болховской земле «и пожег». Будущий митрополит отличался крутым воинственным нравом.
Кроме этих подробностей, летопись содержит изложение «вин» болоховцев:
«…оставили бо ихъ Татарове, да им орют пшеницю и проса; Данил же на не болшую вражьду, яко от Тотар болшую надежу имеаху»[400].
Оказывается, их участие в борьбе за Галич на стороне Ростислава вовсе не является главной причиной. В основном они обвинялись волынцами в том, что оказывали продовольственную помощь монголам. Нет никакого сомнения, что перед нами поздняя акцентировка, которая не являлась существенной в 1242 г. У Болоховских князей, столкнувшихся с армией Бату, не было выбора, причем в этой своей торговой деятельности с новыми хозяевами степи они не были ни одиноки, ни оригинальны. Позднее это могло выглядеть предосудительно, но в те годы — ничуть.
* * *
Только Ростислав «одинако не престааше», как записано в летописи, после разгрома болоховской земли. Более того, активность Романовичей практически не ослабила его позиций в Галиче. Наоборот, уже вскоре власть в городе захватил великий боярин Владислав, который пригласил на княжение молодого Ольговича и принял от него руководство галицкой тысячей. В начале осени 1242 г., когда монголы еще находились на Балканах, Западная Русь опять была охвачена междоусобицей и расколота на враждующие группировки: Ростислав с галицкими боярами (тысяцким Владиславом с сотоварищами) против волынских князей Даниила и Василька. Престарелый Михаил Черниговский, казалось бы, на этот раз в событиях участия не принимал, но пребывал в днепровской столице, восстановление которой должно было его особенно заботить.
Романовичи на новый захват Галича среагировали очень быстро: «…скоро поидоста на них»[401]. Ростислав испугался стремительного наступления и бежал в Щекотов. Вместе с ним город покинули Владислав, епископ Артемий и другие сподвижники. Видимо, оборонительные сооружения спустя полтора года еще не были восстановлены: местный «самодержец» Доброслав в период своего правления обустройством не занимался, а Даниил еще не имел такой возможности. Укрыться повстанцам было негде.
Романовичи ринулись за беглецами, но внезапная весть заставила их остановиться. Батый начал отход из Европы:
«…весть приде ему, яко тотарове вышли суть и[з] земле Угорьское, идуть в землю Галичьскую и тою вестью спасеся [Ростислав] и неколико от бояръ его ято бысть»[402].
Судя по всему, часть монгольских войск собиралась возвращаться через Галицию, что должно было насторожить местного властителя, заставить его прекратить погоню и отвести полки. Однако, кроме как о прекращении погони, в летописи ничего не сказано. Напротив, сразу вслед за известием о спасении Ростислава сообщается о желании Даниила «уставить» («уставити», «установити») свою землю. С этой целью князь направился к городу Бакота и крепости Калиус на Днестре — русским поселениям, находившимся в зоне прохода монгольских туменов с Балкан. Причем рать, изгнавшая перед этим Ростислава из Галича, была распущена. Василько отъехал обратно во Владимир Волынский, а дворский Андрей с другой частью дружины был послан на занятие Перемышля, в котором укрылись сторонники Ольговичей (в частности, галицкий епископ Артемий и какой-то Константин Рязанский).
В следующей летописной статье говорится, что монголы гнались за Ростиславом, но тот бежал в Венгрию, где женился на дочери короля Белы, а Даниил в это время был в крепости Холм, и к нему прибыл «половчин его именем Актаи», известивший о возвращении Батыя из Венгрии. Кроме того, Актай сообщил, что монголы направили на поиски Даниила отряд под командованием багатуров Маномана и Балая. После этого князь оставил Холм и отъехал к брату Васильку (вероятно, во Владимир) вместе с митрополитом (уже!) Кириллом, «а Татарове воеваша до Володавы и по озерам много зла створше».
Обращает на себя внимание схожесть известий двух вышеописанных статей. Создается впечатление, что это два варианта сообщения об одних и тех же событиях осени-зимы 1242 г., когда Ростислав действительно был изгнан из Галича и бежал в Венгрию, а Батый вернулся в Причерноморские степи. Однако это не совсем так. Во второй статье упоминается брак Ростислава и дочери Белы, состоявшийся не сразу после его бегства, а Кирилл назван митрополитом, что допустимо только после 1246/47 г. Причем о монголах в первой статье говорится, что они только что «вышли» из Венгрии, а во второй, что «Батыи [уже] воротилъся есть изо Угор и отрядил есть на тя два богатыря»[403]. Таким образом, даже если признать вторую статью более поздней и обобщающей, то описанные события все равно никак не могут переплетаться.
Последовательность произошедшего реконструируется таким образом. Осенью 1242 г. Даниил изгоняет из Галича Ростислава, погоню за которым прекращает после получения известия о возвращении монголов из Европы. Далее Романовичи приступают к срочному возведению укреплений для возможного столкновения с захватчиками. Для подготовки крепостей к предполагаемому вторжению Даниил едет на Днестр, Василько — к Владимиру, а дворский Андрей захватывает Перемышль. Монголы действительно проходят рядом, но нападений не предпринимают. Только задевают дружину обездоленного Ростислава. После того как зимой в начале 1243 г. Батый прибыл на Волгу, он послал в покоренные русские земли отряды, призванные сообщить местным властителям, что им следует прибыть в его ставку на поклон и уложение отношений. Весть об этом застает Даниила в Холме, но князь уклоняется от встречи с монгольскими посланниками. Отряд Маномана и Балая, обескураженный поведением местного правителя, в озлоблении громит сельские поселения вплоть до Володавы в среднем течении Западного Буга.
* * *
Очевидно, что контакт между галицко-волынским князем и Батыем в 1243 г. установлен не был. В то время как Ярослав Суздальский направился на Нижнюю Волгу в монгольскую ставку, Даниил приглашение проигнорировал.
Так же, судя по всему, поступил Михаил Всеволодович Киевский (Черниговский). Летопись сообщает, что как только он узнал о браке сына с дочерью короля Белы, то немедленно поехал («беже» = побежал) в Венгрию. Подобная решительность должна была быть связана с наличием некоей угрозы для него. О каких-либо акциях, направленных против Киева или Чернигова со стороны Даниила, мы не знаем. Скорее всего, эти разоренные области не интересовали волынцев, их заботил Галич, более удаленный от степи. Выходить к Днепру они не собирались, в противном случае летописец, панегирист Даниила Романовича, обязательно отметил бы это — претензии на древнерусскую столицу оставались делом почетным, подчеркивающим величие и амбиции князя-претендента. Ничего подобного мы не наблюдаем. Михаил просто бежит в Венгрию. Но в Венгрии его родной сын и новоиспеченный тесть «чести ему [Михаилу] не створиста»[404]. Вскоре разгневанный («розгневався на сына») князь снова вернулся на Русь, на этот раз в Чернигов.
Во всех отношениях примечательная ситуация, которая изобилует недосказанностями. До нас
