— Государь изволит гневаться, — сообщил раздосадованный Тюдзё матери. — Разве я не говорил вам, что в мире отнесутся к вашему выбору неодобрительно? Но вы не захотели мне поверить и поступили по-своему. Я не смел возражать, хотя и понимал, что ваше нежелание следовать воле Государя дурно повлияет на наше будущее.
— Не могу согласиться с вами, — спокойно ответила Найси-но ками. — Я долго думала, прежде чем поступить именно так. Вы же сами знаете, как настаивал государь Рэйдзэй. Я не могла ему отказать. А отдавать ее во Дворец, не имея надежного покровителя, более чем опасно. У государя Рэйдзэй ей по крайней мере будет спокойнее. А если вы были против, почему никто из вас не пытался меня разубедить? Теперь-то все, не исключая Правого министра, обвиняют меня в опрометчивости. Мне это обидно. Не лучше ли признать, что таково ее предопределение?
— Человеку не дано знать, что ему предопределено. Как я объясню ваш отказ Государю? Вы думаете, довольно будет сказать, что у сестры иное предопределение? По-вашему, во Дворце ей помешала бы выдвинуться Государыня-супруга, но стоит ли забывать о нёго Кокидэн? Даже если она и обещала не оставлять сестру своими заботами, это еще ничего не значит. Впрочем, посмотрим… Но неужели вы полагаете, что, если во Дворце уже есть Государыня-супруга, никто другой не должен поступать на придворную службу? С незапамятных времен в Высочайших покоях прислуживало множество дам разных званий, и все они жили в мире и согласии. А вдруг из-за какой-нибудь нелепой случайности отношения между нёго и нашей сестрой испортятся? Люди не преминут обвинить во всем именно вас.
Нетрудно вообразить, как огорчали Найси-но ками нападки сыновей.
Тем временем привязанность государя Рэйдзэй к новой супруге увеличивалась день ото дня. С Седьмой луны она понесла. Глядя на ее побледневшее лицо, нетрудно было понять, почему многие потеряли из-за нее покой. Да и мог ли кто-нибудь остаться к ней равнодушным?
Во дворце Рэйдзэй целыми днями звучала музыка, а как Дзидзю Четвертого ранга часто бывал здесь, ему не раз приходилось слышать игру молодой госпожи на кото. Иногда по приглашению Государя в музицированиях участвовала и госпожа Тюдзё, та самая, которая подыгрывала юношам на японском кото, когда они пели «Ветку сливы». Слушая ее, Дзидзю с трудом скрывал волнение.
Скоро год сменился новым, и решено было провести Песенное шествие. В те времена при дворе служило много одаренных молодых людей, но для участия в шествии выбрали лучших из лучших. Дзидзю Четвертого ранга выпала честь исполнять обязанности главы правых певчих. Куродо-но сёсё был включен в число музыкантов.
На Четырнадцатый день, когда на безоблачном небе сияла яркая луна, процессия, выйдя из императорского Дворца, направилась к дворцу Рэйдзэй.
Нёго и Миясудокоро заранее перешли в покои Государя.
В назначенный час в сопровождении высших сановников и принцев крови появился государь Рэйдзэй. Нетрудно было заметить, что самые блестящие юноши из его свиты принадлежали либо к семейству Правого министра, либо к семейству министра, вышедшего в отставку.
Готовясь предстать перед взором государя Рэйдзэй, участники процессии волновались едва ли не более, чем когда показывали свое искусство во Дворце, а уж о Куродо-но сёсё и говорить нечего — сердце его билось несказанно при мысли, что и она может увидеть его…
Головные украшения, одинаковые для всех участников, были довольно невзрачны, зато сразу становилось ясно, кто из юношей обладает тонким вкусом, а кто, увы, лишен оного. Стройные фигуры танцоров, звонкие голоса певцов пленяли зрение и слух.
Когда, напевая «Бамбуковую реку» и притоптывая в такт, Куродо-но сёсё приблизился к главной лестнице, ему вспомнились внезапно тот давний тихий вечер, негромкие звуки музыки… Невольные слезы подступили к глазам, и он едва не сбился с такта.
Когда участники шествия перешли на половину Государыни-супруги, государь Рэйдзэй изволил последовать за ними.
Ночью луна светила так ярко, что было светлее, чем днем. Куродо-но сёсё думал лишь о том, какое производит впечатление, и, быть может, поэтому ноги не слушались его и двигался он крайне неуверенно.
Кроме того, у него возникло весьма огорчившее его подозрение, что чашу с вином ему предлагают гораздо чаще, чем другим.
Всю ночь процессия двигалась от одного дома к другому, и юноши совсем выбились из сил. Но не успел Дзидзю прилечь, как его позвали к Государю.
— Видно, отдохнуть не удастся, — посетовал он, собираясь. Государь Рэйдзэй попросил его рассказать, как проходило празднество во Дворце.
— Мне помнится, что главой певчих всегда назначали человека немолодого, умудренного опытом, — сказал он, любуясь юношей. — Знаменательно, что в нынешнем году выбор пал на вас.
Напевая «Тысяча весен», Государь перешел во внутренние покои, и Дзидзю последовал за ним.
Сегодня здесь собрались многие близкие Миясудокоро, желавшие полюбоваться процессией, поэтому повсюду царило праздничное оживление, а убранство отличалось большей, чем обыкновенно, изысканностью. Услыхав знакомые голоса, юноша задержался у двери на галерею и некоторое время стоял там, переговариваясь с дамами.
— Как светло было ночью, не правда ли? — говорил он. — Даже слишком светло. Куродо-но сёсё совсем оробел, но вряд ли потому, что его ослепил свет, исходящий от лунной кассии. Рядом с Заоблачной обителью он вел себя по-другому…
Слушая его, многие дамы жалели Куродо-но сёсё. Другие восхваляли достоинства Дзидзю.
— Обычно говорят: «Быть темной напрасно ты тщишься» (284), — сказала одна из них. — Несомненно одно: господин Дзидзю и при лунном свете прекраснее всех.
Тут кто-то произнес за занавесом:
— Помнишь ли ночь,Когда наш слух услаждалаБамбуковая река?Впрочем, вряд ли журчанье ееДостойно воспоминаний…
Ничего особенного в этой песне не было, но Дзидзю с трудом сдержал слезы. Увы, до сих пор он и сам не понимал, сколь глубоко его чувство…
— Бамбуковая рекаС собой унесла безвозвратноНадежды мои.И я окончательно понял,Сколь безрадостен мир…
С восхищением глядели дамы на его печальное лицо. Да, ему просто невозможно было не сочувствовать, хотя вряд ли он когда-нибудь страдал так, как Куродо-но сёсё.
— Я злоупотребляю вашим вниманием, — сказал он, собираясь откланяться, но тут Государь позвал его к себе, и ему ничего не оставалось, как повиноваться.
— Правый министр рассказывал мне, что ваш отец имел обыкновение на следующий день после Песенного шествия собирать гостей в женских покоях своего дома и услаждать их слух музыкой, — изволил сказать Государь. — Этот прекрасный обычай, к сожалению, утрачен. Ах, какие необыкновенные по дарованиям женщины жили в доме на Шестой линии! Их участие сообщало особенную утонченность любому празднеству.
И словно в память о прошлом Государь велел настроить музыкальные инструменты. Кото «со» он предложил Миясудокоро, а бива — Дзидзю. Сам же взял японское кото, и втроем заиграли они «Этот дворец».
Миясудокоро раньше играла на кото весьма посредственно, но, очевидно, уроки государя Рэйдзэй не пропали для нее даром. Струны звучали под ее пальцами уверенно и чисто, она прекрасно справлялась как с пьесами для пения, так и с обычными пьесами. Словом, Дзидзю она показалась совершенством, а поскольку многое говорило за то, что она и собой хороша…
Государь Рэйдзэй часто приглашал юношу к себе, и постепенно тот вошел в более короткие отношения с молодой госпожой. Разумеется, он никогда не забывал о приличиях и не позволял себе жаловаться на ее нечувствительность, но вместе с тем не упускал случая посетовать на судьбу, столь жестоко разрушившую его надежды. Какое чувство пробуждали слова его в сердце Миясудокоро? Увы, того я и сама не знаю.
В дни Четвертой луны Миясудокоро разрешилась от бремени младенцем женского пола. Не столь уж и знаменательное было это событие, но, видя, как рад Государь, многие, и прежде всего Правый министр, прислали богатые дары.
Найси-но ками целыми днями нянчила внучку и налюбоваться на нее не могла. Однако Государь настаивал на возвращении супруги, и, едва новорожденной исполнилось пятьдесят дней, Миясудокоро переехала во дворец Рэйдзэй.
У Государя уже была дочь, но мог ли он остаться равнодушным к нежной прелести новой принцессы? Он почти не покидал покоев Миясудокоро, и дамы из окружения нёго Кокидэн не скрывали своего недовольства.
— Можно ли было предугадать?.. — вздыхали они. Нёго и Миясудокоро прекрасно ладили между собой, но среди прислуживающих им дам постоянно возникали споры, так что в конце концов начали сбываться худшие предчувствия Тюдзё, старшего сына Найси-но ками, который, как это ни печально, оказался самым прозорливым. «Увы, так и будут они теперь говорить „то одно, то другое“ (386), — тревожилась Найси-но ками. — И чем все это кончится? Неужели бедняжке суждено сделаться предметом насмешек и оскорблений? Благосклонность Государя велика, но, если особы, давно уже живущие в его доме, будут открыто пренебрегать ею, жизнь ее станет невыносимой».
