На Гагарина служилые не обратили внимания. Матвей Петрович присел на лавку, Дитмер остался стоять.
– Кого это у тебя на дворе плетью уложили, Васька? – спросил Гагарин.
– Недоимки взыскивали, – небрежно пояснил Чередов.
– Полковник, к вам пришёл губернатор, – спокойно сообщил Дитмер.
– Пришёл – будь здрав, – собирая карты, насмешливо ответил Чередов. – Уходит – прощевай.
Никакие воеводы в Сибири ничего не могли поделать со служилыми. Все служилые всегда распоясывались. Воевода Хилков пытался перелицевать их в рейтаров по немецкому образцу – не вышло; воевода Годунов тоже что-то пробовал – и у него не вышло. Матвей Петрович поначалу дал острастку Чередову: дескать, царю нужны воины, а не опричники-лиходеи; Чередов лениво переименовал свои сотни в шквадроны и этим ограничился.
– Я смотрю, Васька, твой полк больше на разбойную ватагу похож, – мрачно сказал Матвей Петрович. – А ты в ней атаман Кудеяр.
– Слушай, князь, – разваливаясь на лавке, благодушно ответил Чередов, – мы и себя кормим, и тебя кормим. Ты в наш порядок не лезь. Прикажешь – исполним, а как живём – не твоя забота.
– Из мужиков масло давишь?
– На то он и мужик, – хмыкнул сотник Емельян.
– Да ты мужика не бойся, – покровительственно посоветовал Чередов. – Может, рылом-то мы не семёновцы, но зато надёжные.
– Доносы на вашу хищность охапками несут.
– А ты их в печь. Мужика я сам в кулак зажму. Верь мне.
– Давно что-то я тебя трезвым на коне не видел, чтобы верить, Вася.
Чередов озлобленно зашевелил нечёсаной бородой.
– Матвей Петрович, я тебе издалека скажу, – распрямляясь, он взял тяжёлую бутыль за горло и твёрдо налил себе в кружку браги. – Вся Сибирь знает, как после твоего воеводства за Енисеем служба бунтовала.
Васька Чередов смотрел Гагарину прямо в глаза, но Матвей Петрович не отводил взгляд. Да, хорошо они повоеводили с братом Иваном в Иркутске, а потом он и сам хозяйничал в Нерчинске. И убраться успел вовремя – с добычей и добрым именем. А следующим тамошним воеводам достался бунт: пожар недовольства, разожжённый Гагариными, вырвался из народа через год. В Иркутске, Илимске, Братске, Якутске и Енисейске служилые и казаки захватывали остроги, сажали воевод в подклеты на цепь или бросали в лодку и отправляли по реке без вёсел. Бунтовщики уговаривались бежать в благодатные долины Абакана. Начальству еле удалось загасить мятеж. Но напрасно Васька Чередов напомнил о том Матвею Петровичу. Аукнется.
– Я тебе божье слово даю, что у меня такого не будет, – надменно сказал Чередов. – Но ты меня уважай, Матвей Петрович.
Матвей Петрович Ваську Чередова не уважал, однако бунта служилых приходилось бояться. В Тобольске каждый второй мужик либо служит, либо служил, либо отец, сын, брат, сват или приятель служилого. Нельзя взять и свернуть шею этой наглой вольнице. Но Матвей Петрович был уверен, что непременно придумает, как подчинить себе свою воинскую силу.
– Добро, полковник, – холодно сказал князь. – Потолкуем об интересе.
Сейчас у Матвея Петровича было два главных интереса – те, кто виноват в ранении владыки Филофея: бухарцы Касыма и остяки Певлора.
Вечером у крыльца губернаторского дома Матвея Петровича ожидали сотник Емельян и полтора десятка служилых на конях. Служилые были с саблями и пистолетами. Матвей Петрович влез в двуколку, вожжи взял верный лакей Капитон. Губернатор ехал в Бухарскую слободу Тобольска.
Гордые бухарцы не переняли русских изб и подворий – они и в Сибири хотели жить так, как жили в своей Бухаре. Саманный кирпич не выдерживал северных дождей, и бухарцы строили из брёвен, но на свой азиатский лад. Никаких тебе заплотов, красивых ворот с палатками, резных наличников, причелин и весёлых коньков над самцовыми кровлями. Сплошные глухие бревенчатые стены, обмазанные глиной, – дувалы, два-три волоковых оконца и дощатые полотнища ворот. Русский дом глядел на улицу свысока и с прищуром, а бухарский дом вообще не глядел, повернувшись затылком.
В Бухарской слободе Гагарин и служилые ощутили себя словно в другой стране. Улицы чистые, с канавами-водостоками; никаких рытвин в колеях и сикось-накось мостков через грязные лужи; никакого мусора вроде ворохов затоптанного сена, потерянных поленьев, рваных лаптей или коровьих лепёх. Навстречу попадались мужики в полосатых стёганых чапанах и тюбетейках, бабы в цветастых халатах и шароварах, в платках до пояса и с кисейными занавесками на лицах. В проулке, уронив оглобли, на огромных колёсах стояла арба с кожаным кузовом-люлькой. Сотник Емельян спешился у ворот подворья Ходжи Касыма.
– Вроде, тут живёт, – сказал он. – У них, чертей, все двери одинаковы.
– Не стучи, сразу ломай, – из двуколки велел Гагарин.
С дурным, озлобленным весельем служилые соскочили с коней, толпой навалились на ворота и с треском распахнули их внутрь, вырвав из гнёзд все запоры и щеколды. Это был погром, замысленный Матвеем Петровичем для устрашения Ходжи Касыма. Служилые ворвались в покои Ходжи.
Матвей Петрович вошёл последним. А богато живёт тобольский тожир. Плоские и низкие расписные столики и резные лавки, сундуки, возвышения-дастарханы, ложе под балдахином. Всюду ковры – сапог тонет в багряном ворсе, на полках – китайский фарфор и бухарская медь: кумганы, кувшины, кубки, чаши, блюда. По стенам висели круглые щиты с яблоками и гнутые сабли. Окошки, закрытые мелкими деревянными ситами, смотрели во внутренний двор. Где-то в глубине дома слышались жалобные вопли – это стенали слуги Касыма, разбежавшиеся от ужаса по дальним чуланам.
– Бери, кому что надо, – по-хозяйски распорядился Матвей Петрович.
Оживлённо гомоня, служилые потащили из-за пазух заготовленные мешки, принялись пихать в них тряпки и посуду. Ванька Чумеров поддел ножиком и откинул крышку сундука – в сундуке светилось что-то атласное. Серёга Пелымец обеими руками отдирал от простенка висячий светильник с чашкой на цепочках. Николка Летёмин – совсем зелёный юнец – горстью загрёб из блюда сушёный инжир и сунул в рот, схватил большое красное яблоко, потёр о кафтан и откусил. Сафон Куликов по прозвищу Дерюга для забавы развалил саблей подушку и пнул её, выбив облако пуха.
Оглядываясь по сторонам, Матвей Петрович опытным глазом оценил изящество Касымова жилища. У бухарца губа не дура. Знает толк в усладах этого мира. Матвею Петровичу не нравилось, что служилые – эти сибирские дуболомы – поганят и разрушают тонкое убранство покоев, забирают себе вещи, ценность и красоту которых никогда не поймут. Но Касыма следовало проучить. Следовало натыкать его гладкой мордой в дымящийся навоз.
– А где сам-то Касымка? – недовольно спросил Матвей Петрович. – Емеля, пойдём со мной во двор.
