— Теперь я никуда не иду; стою на улице и с тобой беседую; а вот как мы с тобой покончим, отправлюсь к себе в гостиницу и буду завтракать.
— Меня в товарищи — хочешь?
— То есть это ты насчет завтрака?
— Да.
— Сделай одолжение, есть вдвоем гораздо веселее. Ты ведь не говорун?
— Не думаю.
— Ну и ладно.
Полозов двинулся вперед, Санин отправился с ним рядом. И думалось Санину — губы Полозова опять склеились, он сопел и переваливался молча, — думалось Санину: каким образом удалось этому чурбану подцепить красивую и богатую жену? Сам он ни богат, ни знатен, ни умен; в пансионе слыл за вялого и тупого мальчика, за соню и обжору — и прозвище носил «слюняя»*. Чудеса!
«Но если жена его очень богата — сказывают, она дочь какого-то откупщика, — то не купит ли она мое имение? Хотя он и говорит, что ни в какие женины дела не входит, но ведь этому веры дать нельзя! Притом же и цену я назначу сходную, выгодную цену! Отчего не попытаться? Быть может, это всё моя звезда действует… Решено! попытаюсь!»
Полозов привел Санина в одну из лучших гостиниц Франкфурта, в которой занимал уже, конечно, лучший номер. На столах и стульях громоздились картоны, ящики, свертки… «Всё, брат, покупки для Марьи Николаевны!» (так звали жену Ипполита Сидорыча). Полозов опустился в кресло, простонал: «Эка жара!» — и развязал галетух. Потом позвонил обер-кельнера и тщательно заказал ему обильнейший завтрак. «А в час чтобы карета была готова! Слышите, ровно в час!»
Обер-кельнер подобострастно наклонился и рабски исчез.
Полозов расстегнул жилет. По одному тому, как он приподнимал брови, отдувался и морщил нос, можно было видеть, что говорить будет для него большою тягостью и что он не без некоторой тревоги ожидал, заставит ли его Санин ворочать языком, или сам возьмет на себя труд вести беседу?
Санин понял настроение своего приятеля и потому не стал обременять его вопросами; ограничился лишь самым необходимым; узнал, что он два года состоял на службе (в уланах! то-то, чай, хорош был в коротком-то мундирчике!), три года тому назад женился — и вот уже второй год находится за границей с женой, «которая теперь от чего-то лечится в Висбадене», — а там отправляется в Париж. С своей стороны, Санин также мало распространялся о своей прошедшей жизни, о своих планах; он прямо приступил к главному — то есть заговорил о своем намерении продать имение.
Полозов слушал его молча, лишь изредка взглядывая на дверь, откуда должен был явиться завтрак. Завтрак явился наконец. Обер-кельнер, в сопровождении двух других слуг, принес несколько блюд под серебряными колпаками.
— Это в Тульской губернии имение? — промолвил Полозов, садясь за стол и затыкая салфетку за ворот рубашки.
— В Тульской.
— Ефремовского уезда… Знаю.
— Ты мою Алексеевку знаешь? — спросил Санин, тоже садясь за стол.
— Знаю, как же. — Полозов запихал себе в рот кусок яичницы с трюфелями. — У Марьи Николаевны — жены моей — по соседству есть имение… Откупорьте эту бутылку, кельнер! Земля порядочная — только мужики у тебя лес вырубили. Ты зачем же продаешь?
— Деньги нужны, брат. Я бы дешево продал. Вот бы тебе купить… Кстати.
Полозов проглотил стакан вина, утерся салфеткой и опять принялся жевать — медленно и шумно.
— Н-да, — проговорил он наконец… — Я имений не покупаю: капиталов нет. Пододвинь-ка масло. Разве вот жена купит. Ты с ней поговори. Коли дорого не запросишь — она этим не брезгает… Экие, однако, эти немцы — ослы! Не умеют рыбу сварить. Чего, кажется, проще? А еще толкуют: фатерланд, мол, объединить следует.* Кельнер, примите эту мерзость!
— Неужели же твоя жена сама распоряжается… по хозяйству? — спросил Санин.
— Сама. Вот котлеты — хороши. Рекомендую. Я сказал тебе, Дмитрий Павлович, что ни в какие женины дела я не вхожу, и теперь тебе то же повторяю.
Полозов продолжал чавкать.
— Гм… Но как я с ней переговорить могу, Ипполит Сидорыч?
— А очень просто, Дмитрий Павлович. Отправляйся в Висбаден. Отсюда недалече. Кельнер, нет ли у вас английской горчицы? Нет? Скоты! Только времени не теряй. Мы послезавтра уезжаем. Позволь, я тебе налью рюмку: с букетом вино — не кислятина.
Лицо Полозова оживилось и покраснело; оно и оживлялось только тогда, когда он ел… или пил.
— Право же… я не знаю, как это сделать? — пробормотал Санин.
— Да что тебе так вдруг приспичило?
— То-то и есть, что приспичило, брат.
— И большая сумма нужна?
— Большая. Я… как бы это тебе сказать? я затеял… жениться.
Полозов поставил на стол рюмку, которую поднес было к губам.
— Жениться! — промолвил он хриплым, от изумленья хриплым, голосом и сложил свои пухлые руки на желудке. — Так скоропостижно?
— Да… скоро.
— Невеста — в России, разумеется?
— Нет, не в России.
— Где же?
— Здесь, во Франкфурте.
— И кто она?
— Немка; то есть нет — итальянка. Здешняя жительница.
— С капиталом?
— Без капитала.
— Стало быть, любовь уж очень сильная?
— Какой ты смешной! Да, сильная.
— И для этого тебе деньги нужны?
— Ну да… да, да.
Полозов проглотил вино, выполоскал себе рот и руки вымыл, старательно вытер их о салфетку, достал и закурил сигару. Санин молча глядел на него.
— Одно средство, — промычал наконец Полозов, закидывая назад голову и выпуская дым тонкой струйкой. — Ступай к жене. Она, коли захочет, всю беду твою руками разведет.
— Да как я ее увижу, жену твою? Ты говоришь, вы послезавтра уезжаете?
Полозов закрыл глаза.
— Знаешь, что я тебе скажу, — проговорил он наконец, вертя губами сигару и вздыхая. — Ступай-ка домой, снарядись попроворнее да приходи сюда. В час я выезжаю, карета у меня просторная — я тебя с собой возьму. Этак всего лучше. А теперь я посплю. Я, брат, как поем, непременно поспать должен. Натура требует — и я не противлюсь. И ты не мешай мне.
Санин подумал, подумал — и внезапно поднял голову: он решился!
— Ну хорошо, согласен — и благодарю тебя. В половине первого я здесь — и мы отправимся вместе в Висбаден. Я надеюсь, жена твоя не рассердится…
Но Полозов уже сопел. Пролепетал: Не мешай! — поболтал ногами и заснул, как младенец.
Санин еще раз окинул взором его грузную фигуру, его голову, шею, его высоко поднятый, круглый, как яблоко, подбородок — и, выйдя из гостиницы, проворными шагами направился к кондитерской Розелли. Надо было предварить Джемму.
XXXII
Он застал ее в кондитерской комнате, вместе с матерью. Фрау Леноре, перегнувши спину, измеряла небольшим складным футом промежуток между окнами. Увидя Санина, она выпрямилась и весело приветствовала его, не без маленького замешательства, однако.
— У меня, с ваших вчерашних слов, — начала она, — всё в голове вертятся мысли, как бы нам улучшить наш магазин. Вот тут, я полагаю, два шкапчика с зеркальными полочками поставить. Теперь, знаете, это в моде. И потом еще…
— Прекрасно, прекрасно, — перебил ее Санин, — это всё надо будет сообразить… Но подите-ка сюда, я вам что сообщу.
Он взял фрау Леноре и Джемму под руки и повел их в другую комнату. Фрау Леноре встревожилась и мерку из рук выронила. Джемма встревожилась было тоже, но глянула попристальнее на Санина и успокоилась. Лицо его, правда, озабоченное, выражало в то же время оживленную бодрость и решимость.
Он попросил обеих женщин сесть, а сам стал перед ними — и, размахивая руками да ероша волосы, сообщил им всё: встречу с Полозовым, предполагаемую поездку в Висбаден, возможность продажи имения.
— Вообразите мое счастье, — воскликнул он наконец, — дело приняло такой оборот, что мне даже, быть может, незачем будет ехать в Россию! И свадьбу мы можем сыграть гораздо скорее, чем я предполагал!
— Когда вы должны ехать? — спросила Джемма.
— Сегодня же — через час; мой приятель нанял карету — он меня довезет.
— Вы нам напишете?
— Немедленно! как только переговорю с этой дамой — так тотчас и напишу.
— Эта дама, вы говорите, очень богата? — спросила практическая фрау Леноре.
— Чрезвычайно! ее отец был миллионером — и всё ей оставил.
— Всё — ей одной? Ну, это ваше счастье. Только смотрите не продешевите вашего имения! Будьте благоразумны и тверды. Не увлекайтесь! Я понимаю ваше желание быть как можно скорее мужем Джеммы… но осторожность прежде всего! Не забудьте: чем вы дороже продадите имение, тем больше останется вам обоим — и вашим детям.
Джемма отвернулась, и Санин опять замахал руками.
— В моей осторожности вы можете быть уверены, фрау Леноре! Да я и торговаться не стану. Скажу ей настоящую цену: даст — хорошо; не даст — бог с ней!
— Вы с ней знакомы… с этой дамой? — спросила Джемма.
