поменяла бы эти секунды на все наши ночи с Сергеем. И чувствовала себя потом палачом — я же обещала! Я же говорила, что для меня ничего не значит телесная близость!
Мы то ли строили, то ли разрушали что-то в себе весь этот год. Привыкали, притирались, смирялись… Всё оправдывал сын.
Для будущего спокойствия Франсуа нужно было поехать в графство? Мы съездили. Как только ему исполнился год, так сразу и поехали. Мне этот визит радости не доставил по той простой причине, что постоянно приходилось контролировать каждый свой шаг и слово. И я предпочла молчать, улыбаться и смотреть на мужа влюбленными глазами — это было легко. А вот Рауль возвращался в Ло успокоенным. Похоже, конфронтация с родными раньше его напрягала. А съездил, сыном похвастался — на душе и похорошело. А там было чем хвастаться — мелкий к году напоминал ангела — крепенький, глаза отцовские черные, ресницы растопыренными стрелочками чуть не до бровей, кудряшки, мордаха румяная и сытая…
Замок Монбельяр был настоящим — огромный, с башнями и стенами. Родня очень многочисленная, запомнить всех не получилось — имена двойные, а то и тройные. Дамы в пышных широких платьях, но в моду еще не вошли панье в виде эллипса. Я — в китовом усе, вшитом в корсаж и тоже пышная. И обвешана подарками мужа и де Рогана, а потом и деверя.
И Рауль… в шелковых чулках, с дорогими пряжками на туфлях, в треугольной шляпе, украшенной розеткой, из которой торчит перо. А еще со шпагой, странно вставленной между подкладкой и верхней тканью жюстикора и выглядывающей между полами сзади… Такой «парадный» Рауль казался немного чужим. Но хоть не смешным и слава Богу. Забавными были господа с лорнетами и пышными носовыми платками напоказ. Напоказ же играющие инкрустированными драгоценными камнями табакерками и значительно строящие глазки. Не все, нужно признать, но очень многие.
Показная манерность, бесконечное прославление короля, тягучий прононс при этом… долженствующий выражать восхищение, наверное. Если так здесь подражали столичным манерам, то Бог с вашим приглашением, де Роган! Это ужасно — до чего всё здесь было не моё.
В нашу честь дали малый бал. И хорошо, что он малый, я хоть протокол знала. Умела уже танцевать, но танцевала только с мужем. Этим мы, конечно, нарушали, но он как-то это объяснил. Я грамотно вела себя за столом и в беседах с дамами, специально утомив их сюсюканьем на тему беспокойства за наследника, которого оставляла на Андрэ. И одета была достаточно прилично, и-и-и… в результате особого впечатления на родню мужа не произвела. И это было хорошо, значит как-то во все это вписалась.
Зато сама получила впечатлений выше крыши. То ли тогда — в Безансоне, я ушла слишком рано, когда народ еще не разгулялся? То ли там задавал тон де Роган и военные, а они прямее и проще в общении… Но здесь пресловутая галантность в обхождении с женщинами скорее имела оттенок циничного эротизма. Я делала тупое лицо, отводила взгляд и приседала, вышагивала, кланялась… и старалась держаться ближе к мужу. Не то чтобы мне что-то угрожало — нет. Просто «не в своей тарелке» — это то, что я там постоянно чувствовала, а Рауль был своим, знакомым, родным.
Но надо так надо. Я честно отработала эту каторгу.
Что-то во всем этом было не так. Или всё? Будущая французская революция сейчас воспринималась на удивление с пониманием. Хотя и с определенным опасением. Но предупреждён, значит — вооружен? А мне хотелось обратно в Ло — в свой угрюмый снаружи, но такой уютный дом, привычный и приятный круг общения. И не только мне, судя по тому, как быстро собрался обратно мой муж. Уезжали с легким сердцем. А у меня осталось такое ощущение от этой поездки… как объяснить? Наверное — мы уехали, а клоуны остались в цирке…
Глава 27
Виконт Рауль Этьен де Монбельяр не собирался тогда долго задерживаться в Ло, хотя и любил это место. Надел, отданный в синьорию ему, как младшему сыну, вполне его устраивал. И он часто наезжал сюда летом, чтобы полюбоваться не только природными видами, но и видом своей собственности.
Когда мужчина получает что-то в безраздельное владение, внутри просыпается вполне понятное собственническое желание пользоваться, хранить, оберегать и заботиться. Это касалось земель, женщины, оружия, коня… Его заботы простирались и на Ло.
А еще он по непостижимой причине любил старый угрюмый дом на холме, который местные жители гордо именовали Замком. Но, скорее, это было логово, куда он приползал зализать свои раны. Он вообще часто менял места проживания и это было лучшим из них. Только изредка наведываясь в замок отца, он объездил всю Францию и не только, даже побывал за океаном.
Виконт великолепно владел шпагой и зарабатывал этим на свои путешествия, обучая фехтованию молодых дворян в иезуитских колледжах. В одном месте задерживался не больше года… как-то так получалось — тянуло увидеть новые места, новых людей, искал чего-то… может спокойствия. Рановато в его годы? Тогда — неизвестно чего… Ему понравилась Акадия — своими природными красотами, почти полным отсутствием глупых условностей и, как ни странно, непритязательностью быта. Он собрался было остаться, но и там ему стали настойчиво сватать местных девиц. Пришлось уезжать. Он не бежал, просто избегал надоевшего.
Замок в Ло был хорош своим уединением. А сам надел ощущался любимой игрушкой или надежным оружием — своим, личным, которое являлось гарантией безопасности… финансовой в этом случае. Постепенно он стал вкладывать в эту деревню не только деньги, но и душу. Это началось и захватило его как-то незаметно, а вылилось в повышенную ответственность за все, что происходило в этом месте. Как, например, с виноградниками, когда он сам привез с далекого Санторина новые саженцы.
Там для того, чтобы родились ягоды, растение заставляли «страдать». Стебли закручивали бубликом и пришпиливали к земле, чтобы избежать лишнего испарения влаги через листву и влияния сильных морских ветров. Глядя на «страдающие» на вулканических камнях лозы, виконт представил, как замечательно они будут чувствовать себя в Ло. Там никто не будет принуждать их к страданию, как не принуждает его, да и влаги будет вдоволь. Саженцы были куплены.
Он выделял деньги на ремонт церкви и для кюре, которого выбрала учителем для детей деревенская община. И делал это не от широты душевной, а потому что чувствовал в этом свою необходимость, полезность и нужность.
Он закупил и сдал в бедные крестьянские
