Потом уже, в здании, где они оказались, их развели по сторонам: сына отдельно, Сигорда отдельно.
Это был склад, подвальное помещение без окон, более чем наполовину заставленное стеллажами от пола до потолка, на стеллажах коробки — наклеек не разобрать, видимо, какая-то бытовая утварь. Сигорду пришлось подождать около часа, сидя на одной из коробок, прежде чем его завели в помещение, несколько более приспособленное для человеческого обитания, видимо, клерковское рабочее место. Обычный канцелярский стол, два стула, таких же простых и канцелярских, кипы бланков и бумаг на столе, древний черный телефон с диском, компьютер старого образца, не включен…
Сигорда усадили на свободный стул перед столом, а напротив него, опершись предплечьями на столешницу, уже сидел здоровенный детина, лет под пятьдесят, в сером производственном халате поверх костюма, красные толстые ручищи сцеплены в замок, во рту незажженная сигарета. Детина молча ждал, пока оба сопровождающих выйдут из подвала.
— Ты Сигорд, да? — Сигорд поразмыслил, выбирая форму ответа.
— Да.
— Сейчас подойдет один человек и тогда поговорим. Если куришь, кури. Пепел прямо на пол стряхивай. Как тебе у нас?
— Пока не скучно. — Детина загыгыкал и посмотрел на часы.
— Да где же он, сучья лапа!..
— Это кто сучья лапа? Я, что ли?
— Не я, по крайней мере. Сучья лапа — это не сука, так, нет? Привет. Не задирайся, Блондин, и не бери на жалость, я не извинюсь за твое опоздание.
— Поскольку ты сам скотина. Если я задержался, то потому лишь, что… уважительная причина, одним словом. — Последние слова тот, кого назвали Блондином, таинственный посетитель Сигорда на бирже, произнес с нажимом и первый собеседник кивнул, принимая объяснение.
— Короче, Сигорд. Готов слушать? — Это уже Блондин включился в беседу.
— Готов.
— Нам нужны шестьсот миллионов. Верни нам их — и наша благодарность окажется безмерна: сотни горячих спасибо, торт, аплодисменты и все такое.
— Я у вас ничего не забирал. — Жирный согласно кивнул, показывая, что — да, спорить не о чем, не забирал.
— Мы знаем. Но вот этот господин уже объяснял тебе, что мы «попали», что называется, на ваших полянах, и очень хотим вернуть утраченное с твоей помощью.
— А почему с моей? Есть и побогаче моего люди.
— Гм… Ты… не горячись, старик. Моя бы воля — дал бы тебе в рыло и ты сразу бы все понял. Есть и побогаче тебя. Но то был бы разбой, а не деловое сотрудничество, которое мы тебе предлагаем. Я бы лично и перед разбоем не остановился, но — подчеркиваю — то я, да и я взялся бы лишь в знакомой для меня области. В этой же ситуации считается, что риск при отбирании таких сумм чрезмерно велик… Слишком много следов, федеральные комиссии, гигантские потоки странных денег в странные адреса… В результате — засветка и массовые расстрелы. Пропавшие же у нас деньги… Они такого сорта, такой особенности… Что наши с Блондином заказчики настаивают на добровольном и, главное, «чистом» возвращении. И в этом есть определенный смысл: одни шестьсот лимонов вроде бы и равны другим шестистам лимонам, но и не равны… В одном случае это залатанный косяк, компенсация за косяк, то есть — все равно великая оплошность, слабопростительная, а в другом случае — колебания денежных средств туда-сюда, деловые будни. Впрочем, тебе и понимать не надо. Сделай — и гуляй себе куда хочешь.
— Нет. Не сделаю.
— Что-о???
— Чего?
— Что слышали. Могу объяснить — почему, перед тем как вы за меня возьметесь… физически…
— Это — я тебе мигом, не откладывая, сучок заперданный…
— Нестор, присядь на место, как брата прошу. Пожалуйста, не надо вот этого вот… Сигорд, объясняйте.
— Я не вижу особой разницы в тех или этих миллионах, но я знаю разницу между вольной жизнью и подневольной…
— Сидел, что ли?
— Дело не в кандалах и решетках.
— А в чем, тогда?
— Если я вам уступлю и сделаю, как вы просите — хотя и не представляю как — вы уже никогда с меня не слезете, пока досуха не выдоите.
— Мы так не поступаем.
— Это слова. Но даже если и не досуха — я весь остаток дней буду коровой в стаде коров, щипать траву и доиться, и радоваться будням — но под вечным кнутом пастуха. Так уже было в моей жизни, и похуже того было, а больше не будет. Не — будет. Я — отказываюсь — работать — на — вас.
— Да ты что, сбрендил, урод… Блондин, засохни, теперь я буду говорить. Я! Понял? — Называемый Блондином раздраженно ухмыльнулся и чуть отошел в сторону, показывая, что не мешает стучать кулаком в грудь, рявкать грозным голосом и иными проверенными способами решать возникшую проблему.
— Твой сын у нас. Убьем и, как ты выражаешься, того похуже с ним сделаем. Дочь твоя в Иневии, Яблонски твой дружок, дети, внуки — ты всем этим рисковать вздумал? И твое здоровьице… Его потом никакими деньгами не исправишь, если выживешь. А после таких слов и ты жив не будешь. Но сначала переживешь всех своих родных и близких, я тебя уверяю. А чтобы ты поверил в серьезность наших намерений, я тебе для аванса отрублю кисть руки. Левую.
— Нестор, дурак ты, что ли! Палец отруби и хватит! А лучше не ему, а сыну. На его глазах. Завтра ухо любимой внучки пришлем… Ну и так далее, пока не израсходуем весь материал, или пока вы не согласитесь… — Сигорд неловко спрыгнул со стула и побежал было к стене — он хотел с разбегу удариться в нее головой и, если повезет, умереть. Но Блондин легко перехватил его на пути, заломил руки и вернул на место, усадил на стул.
— В побег, что ли, собрался? Так — как, с сына начнем? Отпускаю, сиди смирно.
Сигорд горько заплакал. Платок был рядом, в нагрудном кармане, но Сигорд не вспомнил о нем и рыдал, размазывая слезы по щекам рукавами дорогущего, «от Беландо», пиджака. Сигорд рыдал в голос, всхлипывая, охал и тряс седой головой, не стесняясь того, как он выглядит в этот жалкий для себя момент. Опытные Нестор и Блондин замерли, боясь неосторожным возгласом или замечанием нарушить эти очень важные мгновения «слома», после которых воля к сопротивлению у жертвы заканчивается навсегда…
— На, водички попей. Минеральная, без газа. Успокойся, на самом деле мы не такие уж и звери… — Голос Нестора мягко вклинился в паузу между всхлипами, рокотал чуть ли ни примирительно.
— НЕТ. Я решил — и можете рубить на моих глазах кого угодно, хоть себя. Я вам ничего не должен и платить не буду.
— Успокойся, не горячись. Пока мы будем трудиться над твоим сыном, палец за пальцем, сустав за суставом, у тебя будет время передумать. Готов?
Сигорд всхлипнул последний раз, вытащил-таки платок, отер им лицо, шею…
— Да, я готов. Приступайте. Прости меня, сын, обещаю, клянусь, что тебя не переживу..
Блондин и Нестор переглянулись.
— Жадный же ты мэн… Хм… Мне даже самому любопытно стало — сколько ты продержишься на такой ноте. — Нестор снял трубку телефона — Эй, давайте сюда молодого, колоду несите и топор.
Сигорд вздрогнул: он все же каким-то дальним, глубинным своим нутром надеялся на чудо, на случайность, на фортуну, на… на чудо, сродни тому, которое однажды…
Железная дверь перднула от напряжения в петлях и впустила кого-то, Сигорд не видел — кого, он спиной сидел к двери. Но он знал — кого… Вот бы успеть умереть…
Вдруг сидящий детина, тот, кого Блондин называл Нестором, вскочил и замер с выпученными глазами, и Блондин словно застыл на месте.
— Как дела, ребята? Я так понял — упирается?
— Угу. Я думаю, может, отложить на пару дней, этот героический дух из него повыветрится. А пока молодому оттяпать чего по мелочи, на его глазах, чтобы этому лучше думалось. А?
— А ты чего думаешь?
— Я… я с Нестором согласен, подождать бы денек-другой.
— Может быть. Вы идите пока, отдохните, то, сё, а я сам с ним побеседую. Хорошо?
Оба Сигордовых мучителя, Блондин и Нестор, даже кивками не посмели выразить свое согласие, но без промедления ринулись к двери.
— Стоп. Так вы что, друг друга по никнеймам кличете? Вслух? При посторонних?
— Как?..
— Чего?..
— Никак. Никнейм — это, типа, временное погоняло у современного фратовья. Вот, например, твой никнейм был Энди Уорхол — чем он тебе не подошел? Неосторожность была проявлена вами обоими, после поговорим. Дверь поплотнее закройте. Я сам позову, когда надо будет.
— Добрый день, Сигорд.
— Добрый разве?
— От нас с вами зависит.
— Я уже все свое сказал, новостей не будет. Ни завтра, ни послезавтра.
— Да, я понял, что вы на испуг не повелись и уперлись накрепко. Нет, лучше я на ты буду звать-обращаться, мне так привычнее. Меня можешь звать Стивен, Стив. На ты, на вы — без разницы. Значит, примерную суть требований наших ты знаешь. Твою позицию я понял. Не хочешь никому служить, не хочешь ни от кого зависеть, и это твое нехотение крепче смерти. Так?
