Утром небо очистилось, но теплей не стало, а на горах, что высились на севере, выпал снег. Джон Грейди проснулся, и вдруг до него дошло, что его отец умер. Он стал шевелить угли в костре, снова раздул огонь, поджарил себе мяса и, завернувшись в одеяло, начал свой завтрак, разглядывая места, по которым вчера ехал.
Потом он опять двинулся в путь. К полудню они попали в настоящую зиму. Конские копыта с хрустом ломали тонкую корку льда, покрывшую темную, как чернила, землю, преодолевали сугробы, весело искрившиеся на солнце, потом углубились в сумрачный коридор из больших елей и начали спуск по северному склону, где солнечные участки сменялись густой тенью, где пахло древесной смолой и мокрым камнем и где не было слышно пения птиц.
Вечером, все еще спускаясь к равнине, Джон Грейди увидел вдалеке огоньки. Он направился на них и, не давая коням передохнуть, ехал и ехал, пока глубокой ночью не оказался в городке под названием Лос-Пикос.
Он увидел немощеную улицу, где в сырой от недавних дождей глине колеса телег проложили глубокие колеи. Потом он выехал на чахлую аламеду, где стояли железные скамейки и покосившаяся деревянная башенка. Правда, деревья на аламеде были только что побелены. Их кроны терялись в густой тьме, которую не могли рассеять немногие горевшие фонари. В их свете эти деревья казались бутафорскими, частью театрального реквизита. Кони устало шагали по подсохшей глине, и из-за деревянных заборов и дверей домишек на них лаяли собаки.
Он проснулся рано утром от жуткого холода. Снова зарядил дождь. Промокший, грязный и небритый, Джон Грейди кое-как заседлал коня и отправился к центру городка. Он ехал, завернувшись в серапе и подгоняя двух других лошадей.
На аламеде уже были расставлены складные металлические столики, и девушки развешивали на деревьях разноцветные бумажные ленты. Девушки успели вымокнуть под дождем, но это не портило их настроения, и они весело смеялись. Они забрасывали рулончики на проволоку между деревьев, потом с хохотом ловили их. На пальцах оставалась краска, и руки девушек были в зеленых, красных и голубых разводах. Остановившись у магазинчика, который попался ему на глаза еще ночью, Джон Грейди зашел внутрь, купил овса для лошадей, а также одолжил эмалированное ведро, чтобы напоить их. Опершись на винтовку, он смотрел, как пьют лошади. Он думал, что его появление вызовет у местных жителей большое любопытство, но мексиканцы, проходя мимо, только поворачивали в его сторону головы и молча кивали. Джон Грейди вернул ведро и двинулся дальше по улице. Увидев маленькое кафе, он сел за один из трех столиков. Пол в кафе был глиняный, но чисто подметенный. Джон Грейди был единственным посетителем. Он заказал яичницу-болтунью и чашку шоколада. Прислонив винтовку к стене, он откинулся на спинку стула и сидел, ожидая, когда принесут заказанное. Ел он медленно, и яичница показалась ему очень вкусной. Шоколад был с корицей, что также ему понравилось, и он попросил вторую чашку. Свернув тортилью в трубочку, он откусывал от нее и поглядывал на лошадей на площади и еще на девушек, которые теперь обвешивали бумажными гирляндами покосившуюся деревянную башенку. Хозяин кафе в знак особого расположения угостил Джона Грейди только что испеченными тортильями и сообщил, что сегодня в городе свадьба, и добавил, что будет жаль, если дождь испортит праздник. Он спросил Джона Грейди, откуда тот, и, получив ответ, удивился, как далеко забрался юный американец. Он подошел к окну и, глядя на праздничные приготовления, заметил, что Создатель правильно делает, скрывая от молодых горькую правду жизни, иначе у них не хватило бы духу отправляться в совместный путь.
Вскоре дождь прекратился. С деревьев стекали капли, и гирлянды промокли насквозь. Джон Грейди стоял со своими лошадьми и смотрел, как из церкви появилась свадебная процессия. Жених был в черном костюме на несколько размеров больше, чем следовало, и вид у него был не просто растерянный, но даже перепуганный, словно он вообще впервые узнал, что такое одежда. Невеста смущалась и жалась к жениху. Они немного постояли на ступеньках церкви, чтобы их сфотографировали на память, но в своем официальном наряде они сами казались старинной фотографией. В тусклой гамме дождливого дня молодые как-то вдруг сразу постарели.
По бульварчику шла старая мексиканка в ребосо[190] и наклоняла столы и стулья, чтобы с них стекала вода. Другие женщины стали вынимать из корзин еду и расставлять на столиках. Там же появились трое музыкантов в грязных, но серебристых нарядах. Они стояли, прижимая к себе инструменты. Жених взял невесту под руку, чтобы помочь ей переправиться через лужи, образовавшиеся у ступенек церкви. В этих лужах отражались новобрачные: серые фигуры на сером небе. Откуда ни возьмись выбежал мальчишка и, прыгнув в лужу, окатил новобрачных грязной водой, а потом умчался со своими приятелями. Новоиспеченный супруг засмеялся, за ним и остальные, и свадебная процессия потянулась на аламеду, где уже играла музыка.
На последние деньги Джон Грейди купил кофе, тортилий, а также несколько банок с фасолью и фруктами. Банки стояли на полках так давно, что жесть потускнела, а этикетки выцвели. Когда Джон Грейди двинулся дальше, все гости уже чинно сидели за столиками и угощались, а музыканты сделали перерыв в игре и, устроившись на корточках, попивали что-то хмельное из оловянных кружек. На скамейке чуть дальше сидел одинокий человек, не имевший никакого отношения к празднеству. Заслышав стук копыт, он поднял голову и вскинул руку, приветствуя одинокого всадника с одеялом и винтовкой, а всадник, в свою очередь, тоже вскинул руку, приветствуя одинокого человека на скамейке.
Оставив позади глинобитные домики Лос-Пикоса, Джон Грейди поехал на север по проселку, извивавшемуся между холмов, а потом упершемуся в заброшенный рудник, где валялись ржавые трубы, тросы и балки. Джон Грейди поднимался все выше и выше в горы, а потом оказался на плато, где стояли шеренги креозотов ― оливковые от недавних дождей, древние, как этот мир…
Джон Грейди теперь ехал впереди, а следом за ним поспевали два других коня. Время от времени они спугивали стаи голубей, плескавшихся в заполненных водой низинках. Закатное солнце с трудом выбралось из-за туч и теперь окрасило западный горизонт в пурпурные и багровые тона, а освеженная дождем пустыня приобрела золотистый оттенок, который растворялся в темноте бахад[191], за которыми начинались каменистые горы, уходившие на юг. Джон Грейди ехал по равнине, усыпанной то здесь, то там обломками вулканической породы, и в надвигавшихся сумерках маленькие лисички, обитавшие в этой пустыне, сидели, встречая ночь, на камнях ― застывшие и величественные, словно древние изваяния. В акациях ворковали голуби, устраиваясь на ночлег, а потом и вправду упала черная египетская ночь, и в наступившем безмолвии слышалось только дыхание лошадей и стук копыт. Джон Грейди ехал и ехал, ориентируясь по Полярной звезде. На востоке взошла круглая луна, а на юге, за спиной Джона Грейди, завыли, перекликаясь друг с другом, койоты.
