– Станислав Фёдорович? Умоляю, приезжайте немедленно. Нет, лучше я вышлю машину, спускайтесь вниз. Нет, я сам за вами приеду…
– Что случилось-то, Виталий Иванович?
– Марина узнала про Мими, у неё депрессия. Думаю, вы сможете…
– Выезжайте, жду.
Въехав в Мышкин, Стас подумал, что свалял дурака: надо было от Углича плыть на барже, а не переправляться на левый берег. Мало что здешние жители, как в каменном веке, передвигаются исключительно по реке, из-за чего сухопутные дороги ужасны, так ещё и Мышкин оказался дыра дырой. Нет не только рыночной площади, но и хоть какой харчевни, а он с утра не ел.
Всё, что здесь было приметного, так это пустая, полуразвалившаяся пристань и очень красивый, но обшарпанный кафедральный собор. Здесь он и остановился: дело было к вечеру, народ тянулся в собор на службу. Выключил двигатель, слез, с натугой задрал мотоцикл на сошки и чуть было не подумал, что оглох, – такая была вокруг тишина. Но причина тишины была не в его ушах, измученных многочасовым рёвом «зверя», а в том, что все, кто только ни был на площади – не так уж много и людей-то, – застыли на месте, уставившись на него.
Народ был вопиюще бедный даже с виду: ни на ком нет новой вещи; пусть не рванина, а всё же выцветшее от многочисленных стирок старьё. «Пожалуй, один мой английский ботинок стоит больше, чем одежда и обувь на всех присутствующих», – сообразил Стас. Вдоль улицы видны были три лошадки и два раздолбанных древних авто – не иначе весь тутошний транспорт.
– Ух ты! – завистливо крикнул какой-то пацан.
– Здравствуйте, люди добрые, – с максимальной теплотою в голосе сказал Стас, поняв, что в своей коже и металле кажется им просто марсианином; улыбнулся и снял шлем. – А нельзя ли у вас где пообедать?
– Нет у нас тут ничего, батюшка, – жалостливо сказал старушечий голос.
– А еды у кого купить можно ли? Или магазин какой?
– Ой, ой, касатик, – всполошилась баба в платочке. – А идёмте ко мне, я вам и яблочек, и хлеба своего продам!
И тут до всех дошло: покупатель приехал! Все позабыли про церковь и надвинулись на него:
– Ко мне идёмте, господин!..
– Пирожки у меня вку-усныя!
– Ко мне идём, ко мне, у меня лучше!
– С малиной пирожки!
– Огурчики!
– Квас!
Стас поднял обе руки вверх и крикнул:
– Тихо!
Все смущённо замолчали. Он бросил шлем на багажник, сам сел на седло боком, оказавшись выше всех на голову, огляделся нахмурившись и, понимая в душе, что в обычных условиях суровость на его юном лице должна выглядеть комично, вопросил:
– Что с вами, сограждане? Торговля, что ли, не идёт?
– Да откуда у нас тут торговля, – с мучением произнёсла бабка, предлагавшая яблоки. – Денег-то нет ни у кого. Что с урожаем делать? Самим, что ли, всё съесть?
И народ опять загомонил в перебивку.
– Продналогом половину отымут, а с остальным крутись как хочешь, – жаловался мужик в картузе.
– Закупщик даёт таку цену, что дешевле выбросить, – вторила баба, вцепившаяся в его руку, видимо жена.
– Самим везти на рынок – тоже разорение, – жаловался ещё один мужик. – Пароходы у нас не пристают. На машине ехать – бензина нет. На лошади – так в города подводы не пускают.
– До чугунки двадцать километров, но много ли увезёшь в руках? – кричал первый мужик. – В Москву ехать – ссаживают по пути! «Нам в Москве таких не надоть», – передразнил он кого-то. – А и прорвёшься ежели, там своё возьмут! За всё возьмут: за въезд, за место, за санитарную проверку, за весы, за «охрану»…
– Да ещё и кавказцы изобьют! – крикнул кто-то.
– Счастье, если удаётся выменять продукт на соль… Тем и живём, барин, прям хоть помирай…
– Иностранцы захватили российский рынок! – кипятился старик, с виду учитель. – Молоко голландское, срам один! Наша волость молоком всю Европу поила!..
– Нашим бы объединяться надо в кооперативы, как при царе-батюшке, а начальники, наоборот, заставляют переделываться в фермеров.
– Какие у нас тут фермеры? Сроду не было никогда! Вы скажите там, в Москве…
– Расходись! Расходись! – От угла бежал перепуганный околоточный надзиратель, на ходу пихая людей и пытаясь нащупать свисток на шее. – Зачем собралися?
Все снизили голоса, забурчали, стали отодвигаться от Стаса. Пожилой околоточный добежал, оглядел его и мотоцикл, спросил встревоженно:
– Оскорбления? Рукоприкладство?
Стас произнёс холодным тоном:
– Вы зачем, уважаемый страж, мешаете торговле?
– Ежли торговля тута, я извиняюся, – растерялся околоточный. – А я подумал, бьют… или вдруг митинг. – Отошёл в сторону, снял фуражку и активно зачесал голову.
Селяне оживились, разулыбались, опять подтянулись к Стасу – а он ещё раньше решил, как поступит.
– Я хочу кое-что купить, но купить быстро, – громко объявил он. – У кого есть бумага и карандаш?
Разумеется, ни у кого не было. Стас заметил, что околоточный навострил уши, среагировав на просьбу, и позвал:
– Уважаемый! У вас, конечно, есть бумага и карандаш. Будете нам помогать? Так. Чья вон та корзинка?
– Моя! Мы тут такие корзинки плетём, барин, что хоть на парижскую ярмарку…
– Давай сюда. Сколько стоит?
– Пятьдесят копеек.
– У-уу! – загудели все. – Вломил цену, ирод!
– Записывайте: пятьдесят копеек… Как тебя зовут?
– Николаем.
– Пятьдесят копеек Николаю. Теперь: кто мне предлагал яблоки?
– Я, я!
– Идём.
Он двинул по улице в сопровождении бабы и околоточного, а вся публика метнулась по домам: за едой. Баба вынесла ему яблок и положила в корзину, он спросил:
– Как зовут?
– Дак Татьяной, – и показала на околоточного.
– Точно, Татьяна, – подтвердил тот.
– Пишите: Татьяна, яблоки… Сколько?
– А сколько не жалко… Десять копеек.
– Пишите: десять копеек…
Со всех сторон бежали люди с кульками.
– Огурцы!
– Давай. Как зовут, сколько?..
– Сыр с дырочками!
– Рыба!
Рыбы вообще натащили много. Речной город…
Один приволок жареную курицу без ноги, видать, прямо со своего стола. Запросил рупь с полтиной.
– Как зовут? – спросил Стас.
– Курицу?! – вытаращил глаза продавец.
– Тебя, дурень!
– Сидоров.
– Грибки солёные!
– Имя!
– Дрон… Андрей Вторый, то ись. Даром бери.
За десять минут набили Стасу корзинку; он брал понемногу, но по возможности у всех. Сколько было радости и смеху! Спросил помидоров – так не вызревают здесь помидоры, ответили ему… Предложили пива тёмного, самодельного: молодое пиво сладкое, постоявшее – горькое. Околоточный очень рекомендовал, но Стас, припомнив, что сам пивал примерно в этих же местах тремя сотнями лет раньше, отказался. Взял яблочного сидра.
Пока подсчитывали, сколько он всего должен, старик, похожий на учителя, и какой-то молодой парень шептали ему в оба уха одновременно:
– Вы там передайте, безобразия творятся… Жизни нет никакой… Никто не понимает, что происходит… Вовик Данько совсем пропал… Поля стоят пустые… Надо бы расследование назначить… Быть беде…
Когда подбили окончательный итог, «купцы» ожидающе уставились на Стаса. Он вытащил пачку денег, отсчитал требуемое с запасом и передал околоточному:
– Ну, делите по списку, страж. Сдача вам за работу.
Привязал корзинку к багажнику и, довольный собою, на ходу кусая яблоко, неспешно затарахтел в сторону церкви. Навстречу ему бежали поп с попадьёю; она несла в руке туесок ягод. Стас притормозил, достал десятку, дал попу; сказал со значением:
– На нужды храма.
Сзади звенел крик: народ делил деньги.
Он устыдился своего довольства. Что стало с Россией, Господи! Отпустил сцепление и крутанул ручку газа.
Все нуждаются в Утешителе, каждый в отдельности и все в совокупности. В детстве в таковой роли выступает, конечно, родная мамочка – которая, как правило, сама ищет, на чьём бы плече выплакать горькую свою судьбину; в юности и старости – по обстоятельствам. «Вот приедет барин, барин нас рассудит» – каждый полагает, что именно его, сирого, барин пожалеет. А у барина у самого проблем выше крыши. Или вот эти мышкинские граждане: «Скажите там, в Москве…» Кому сказать-то! Кому в Москве они интересны?! Там сами не знают, к чьему плечу припасть.
…Когда Стас приехал в Кремль, ему сообщили, что Марина, узнав про Мими, сначала будто оцепенела, потом заявила, что ей теперь свет не мил, и замолкла надолго. Понятно: потеря близкого человека; он такое видел не раз. Слава Богу, без истерик и визгов… Но когда к ней пришёл Стас – она была в садике, сидела там, тупо глядя на лейку, – Марина вдруг закричала, наговорила ему всякого, вроде того, что это он во всём виноват. А не прошло пяти минут, как уже тихо плакала у него на груди: «Я отправила её на смерть, хны, хны, бедная Мими».
Да, девушка, гордыня наказуема…
Утешив несчастную дочь Верховного, он дал совет Лихачёву: немедленно отправить её выспаться. Впрочем, это и без него сообразили. Потом пришлось ждать в приёмной у её папы. Потом выслушивать, что он занят и надо прийти утром… «Эх, застрял я в Москве», – думал Стас.
