непременно хотите знать, я сказал, что он сволочь.
– Что?
Алеша поднял глаза на отца, вскрикнул и побежал к двери. Мария Ивановна догнала его:
– Алеша, я очень прошу тебя… Должна же быть причина… Еще в прошлом году…
– Потому что он сволочь, сволочь, сволочь! Из-за него честных людей расстреливали. Он гад!
Алеша выронил монету, покатившуюся к ногам Валерия Павловича, кинулся за ней, но отец уже поднял монету.
– Ах вот в чем дело! Тогда сядем. – Он взял стул. – И поговорим спокойно.
– Валерий, я прошу тебя… Тебе вредно волноваться.
– А я и не волнуюсь. – Валерий Павлович вертел в руках монету. – Видишь ли, в чем дело, Алеша… Ты осмелился обвинить своего преподавателя в тяжелом преступлении. На каком основании? У тебя есть доказательства? А если это клевета? Нет, Алеша, преступление в данном случае совершил не он, а ты. И называется оно – ты еще не знаешь этого слова – инсинуацией. Кстати, откуда у тебя эта монета?
– Выменял.
– Старинная?
– Да.
– Ты сегодня же извинишься перед историком, – пряча монету, сказал Валерий Павлович.
– Разумеется, – поспешно подтвердила Мария Ивановна, взглянув на сына, который, упрямо опустив голову, направился к двери. – Тебе пора, Валерий.
Алеша обернулся.
– Отдай монету, – прошептал он.
Валерий Павлович сделал вид, что не слышит.
– Иди, Алеша, – сказала Мария Ивановна.
– Пускай он отдаст монету.
Валерий Павлович засмеялся.
– Ладно, тогда давай меняться, – с неожиданным добродушием сказал он. – Твоя монета – мои марки. Ты ведь собираешь с портретами?
– Да.
– Я тебе знаешь какого Людовика Восемнадцатого достану – только держись!
– При Людовике Восемнадцатом марок не было.
– Ах, не было? Тем хуже для него. Ну, иди сюда.
Он обнял сына за плечи.
– Мир!
В кабинете зазвонил телефон, и Валерий Павлович вышел из столовой. Ему хотелось закрыть за собой дверь – это могла быть Ксения, но он сделал над собой усилие и не закрыл.
– Валерий Павлович?
– Да.
– Сотников, из парткома. Зайдите к нам, Валерий Павлович.
– Что случилось?
– Ничего особенного. Тут справлялись о вас.
– Кто?
– Какой-то Кузин, из газеты «Научная жизнь».
– Что ему нужно?
– Зайдете?
– У меня лекция в час.
– Вот перед лекцией и зайдите.
3
Валерию Павловичу не понравилось, что им заинтересовалась газета, потому что у него были враги, и эти враги, до сих пор сидевшие тихо, оживились теперь, зимой 1954 года. Оживился, например, старый маньяк Кошкин. Мелькнула здесь и там в научных журналах фамилия Остроградского. Это было неприятно, хотя Валерий Павлович, разумеется, ничего не имел против его возвращения.
Перед лекцией он зашел в партком. Сотников ждал его. Да, приезжал какой-то Кузин из газеты «Научная жизнь», спрашивал, – ну, черт его знает, обо всем на свете! Почему-то интересовался защитой дипломных работ. Потом заговорил о вас. Что вы делаете? Где напечатаны последние работы?
– Что же вы ответили?
– Правду.
– Именно?
– Я сказал, что вот уже добрых двадцать лет вы читаете лекции. А насчет работ посоветовал зайти в библиотеку за справкой.
– И больше ничего?
– Да. Впрочем, нет. Уходя, он спросил о Черкашине. Известна ли мне причина самоубийства?
– Что же вы ответили?
– Не известна.
– И больше ничего?
Сотников засмеялся:
– Спросил еще – с какого этажа? Я сказал, что с одиннадцатого. Обывательское любопытство.
4
Статья «Совесть ученого» была запланирована в сентябре 1954 года, и то, что узнал Кузин, еще раз убедило его в необходимости появления этой статьи. Точнее было бы сказать, что его убедило не то, что он узнал, – он почти ничего не узнал, – а настойчивое стремление секретаря парткома внушить ему, что подобная статья может принести только вред. С этим Кузин никак не мог согласиться.
Фальсификация в естествознании давно стала бедствием, и необходимо было доказать, что оно не только обходится очень дорого, но и подрывает наш авторитет за границей. Еще недавно, при Сталине, писать об этом было не только опасно, но невозможно. Теперь положение изменилось, и Кузин энергично убеждал начальство, что газета больше не имеет права делать вид, что бедствия не существует.
Кузин был «разработчиком» – редакция держала несколько сотрудников, занимавшихся главным образом проверкой и подготовкой материала. У него была странная внешность – острый, кривоватый нос, острый кадык на длинной шее, седеющие волосы, падающие на лоб, глубоко сидящие, вспыхивающие глаза. Он был похож на Дон Кихота… Приятели-художники рисовали его пятью острыми углами. На самом деле это был антипод Дон Кихота – трезвый человек, не любивший терять времени даром.
В крошечной комнатке отдела естествознания он ждал звонка Горшкова, своего шефа, опытного журналиста. Человек мнительный, осторожный,
