Корни европейских наций, начавших постепенно выкристаллизовываться из средневекового мира, уходили в прошлое, однако сами по себе это были формации нового типа. Средневековый князь, король или император был обязан свои правом на власть предкам, от которых ему доставались земля, собственность и до какой‑то степени преданность вассалов. Короли могли оставаться королями без того, чтобы контролировать целиком территорию своего королевства. — веками французским монархам приходилось соперничать с баронами, которые иногда были более могущественными и подчиняли себе более обширные области и чьи наследственные права предшествовали королевским, а значит, с точки зрения баронов, их превосходили. Английская корона в этом смысле не имела проблем, поскольку все английское дворянство получило земли от короля в результате завоевания 1066 года. Тем не менее даже королям и королевам Англии не всеща удавалось склонять номинальных вассалов к полному подчинению.
Связывавшая франкских властителей позднесредневековой Европы общая культура позволяла заключать многочисленные браки между правящими фамилиями, что вело к причудливому переплетению родословий и в дальнейшем к потенциальным и реальным конфликтам. С одной стороны, браки между отпрысками великих династий считались выгодными, с другой — они плодили постоянные войны за престол. К примеру в 1337 году Эдуард III, английский монарх, посчитал себя вправе претендовать на французскую корону как на часть своего наследства по материнской линии. Результатом стала серия военных кампаний, затянувшаяся дольше, чем на век, и получившая название Столетней войны. Каждый лагерь пытался сплотить вокруг себя знать подвластных земель, однако, что бы мы ни прочитали у Шекспира, напрасно представлять себе, будто на кону стояла национальная честь или даже национальный интерес — Плантагенеты попросту стремились забрать семейную собственность.
Этот кровопролитный, до какой‑то степени искусственный конфликт бросил вызов средневековому пониманию войны как благородного рыцарского предприятия. Знаменитый Черный принц, воплощение легенд средневекового рыцарства, лишил жизни 3 тысячи обитателей Лиможа, включая женщин и детей, падавших перед ним на колени с мольбой о пощаде. В 1415 году при Азенкуре тяжеловооруженная французская конница, 300 лет сметавшая все на своем пути, неожиданно оказалась беспомощной перед боевыми луками английских крестьян–пехотинцев, косивших французскую знать как траву После битвы английский король Генрих приказал перерезать горло всем захваченным в плен, а при осаде Руана в 1418–1419 годах оставил 12 тысяч французских женщин и детей, выгнанных оборонявшимися, умирать от голода и холода под городскими стенами. Это были его подданные, однако для осажденного гарнизона они представляли собой лишние рты и потому были обречены на смерть.
Столетняя война являлась типичным средневековым конфликтом между двумя династиями. Время от времени выливавшаяся в ужасную бойню, она оставалась эпизодической, локализованной, не приносящей ни одной из сторон решающего перевеса, вдобавок по сути представляя собой внутреннюю распрю между двумя группами аристократов, породненных культурой, кровью и прежде всего религией. Способность князей средневековой Европы воевать ограничивалась количеством войска, которое они могли собрать под своим началом, но не в меньшей мере и ролью католической церкви. Средневековые папы использовали политическое влияние для того, чтобы отговорить духовных подданных от военных действий: перспектива взаимного уничтожения друг друга «братьями во Христе» ради власти над землей, которая в конечном счете принадлежала одному Всевышнему властителю, не могла быть по нраву вселенской церкви.
Всего лишь 40 лет отделяет конец Столетней войны от французского вторжения в Италию — и тем не менее произошедшая перемена бросалась в глаза. Разрушительная мощь пушек покончила с институтом города–государства и, за несколькими важными исключениями, с городской автономией. Безопасность правителя, неожиданно переставшую зависеть от высоких каменных стен, теперь мог гарантировать лишь полный контроль территории. Те из князей, кто мог выставить достаточно солдат на защиту определенной местности, сохраняли свою власть, а кто не мог—обрекали себя на безвластие. Миновало еще 25 лет после триумфального шествия Карла по Италии — и западное христианство навсегда утратило свою целостность. Вселенская церковь уже больше не сдерживала королевские амбиции — теперь имел значение только территориальный контроль, обретаемый посредством современной артиллерии и внушительной вооруженной людской массы. Этот новый рецепт чем дальше, тем больше превращался в неотменяемый факт европейского существования, приведший в конечном счете к рождению нового типа государства и цивилизации.
Города Италии, обладавшие баснословными богатствами (у Венеции и Флоренции каждой было больше золота, чем у французского или английского королевства), в XV веке стали использовать эти богатства для своей обороны, приглашая на службу вооруженных наемников — кондотьеров. Однако новая ситуация потребовала еще больше войск, как, впрочем, и еще больше невероятно дорогостоящего оружия: пушек и мушкетов. Чтобы найти деньги, властям Милана, Флоренции, Венеции, Рима и Неаполя пришлось обложить граждан или подданных дополнительным налоговым бременем. Как утверждают историки, именно из этой потребности во всеобщем налогообложении для покрытия расходов на оборону и родилось европейское государство. Итальянские города оказались в авангарде процесса, поскольку малочисленное население и сравнительно высокая доля граждан–налогопла- телыциков ставили их в положение, отличное от положения феодальных королевств Севера и Запада. Власти итальянских городов не сумели бы наладить фискальную систему пополнения казны для покупки наемников, если бы развитая коммерческая инфраструктура не породила к тому времени целый класс образованных нотариусов, счетоводов и конторских служащих — по сути, готовую государственную бюрократию. Стоило этой бюрократии, а также системе, от имени которой она действовала, вполне освоиться со своим новым положением, как поддержание ее существования сделалось более важным для функционирования города, герцогства, княжества или королевства, чем сама персона правителя. Однако машина сбора налогов, администрирования и распоряжения расходами, взявшая на себя также вопросы военного планирования, не просто стала главной опорой общества, которому она была призвана служить; «состояние», [10] как его позже начали называть, превратилось в некую всемогущую и вездесущую, но при этом не поддающуюся определению вещь, которая, во благо или во зло, сделалась доминирующим фактором жизни его подданных или граждан.
С самого начала в Европе уживались разные типы государств: империи, королевства, отдельные города и федерации, — однако, с современной точки зрения, наиболее успешными из них оказались те, что сумели объединить институциональные изменения с плодами прогресса военных технологий. Никколо Макиавелли одним из первых увидел необходимость перемен. Законная власть итальянских правителей долгое время опиралась на сложную комбинацию династических претензий, народной поддержки, колоссального богатства и военной мощи. Но по мере того как аппарат власти приобретал все более «государственные» черты, правителю требовалось новое оправдание его положения. Если он уже не был ни отцом–патриархом, ни рыцарем в сияющих доспехах, ведущим в бой, ни феодальным хозяином, то кем он был? Ответ Макиавелли, наиболее убедительно сформулированный в «Государе», гласил, что правителю надлежит быть слугой государства. Это не означало какого‑то принижения личного статуса, смысл был в том, что вместо следования личным пристрастиям и инстинктам правитель должен взять за правило всегда руководствоваться благом государства. «Государь» прославился своей аморальностью — Макиавелли, к примеру, писал о «жестокости, примененной кстати»» и «жестокости, примененной некстати», — однако суть этого трактата сводилась к тому, что правителю, если тот хочет сохранить свою власть (и жизнь), придется полагаться не на личную мораль, а на политическое разумение. Короли, князья, императоры и вожди кланов пользовались практической мудростью для завладения властью или удержания ее на протяжении столетий. Отличие нового «состояния» заключалось в том, что королевство или княжество больше не было личным владением правителя. Какого бы могущества он ни добился, главным основанием его притязаний на верховенство являлось то, что он служил нуждам государства лучше, чем кто бы то ни было.
Новое абстрактное, развоплощенное государство с его неотъемлемой территориальной целостностью и фискальными полномочиями появилось на свет в Италии, однако вскоре итальянский урок был усвоен остальными. На протяжении большей части XV века английскую корону оспаривали различные аристократические династии, а до того она заявляла свои претензии на обширные владения во Франции. В XVI веке короли династии Тюдоров наладили эффективную работу внутреннего административного аппарата и, за исключением краткой вылазки во Францию, сосредоточились на том, чтобы подчинить себе всю территорию Британских островов. Знаменитый Генрих VIII и его отец сумели запустить действенный, сам себя подпитывающий механизм, смысл работы которого заключался в том, что повышение налоговой эффективности конвертировалось в дополнительные ресурсы, а те, в свою очередь, позволяли выдавливать из населения еще больше налогов. По сравнению с современными показателями казна не требовала слишком многого — но стоит учесть, что тогдашнее государство не выполняло функций поставщика услуг и являлось лишь защитником подданных.
