В конце 1780-х годов императрица внимательно изучила Посмертные сочинения (Œvres posthumes) Фридриха и апологетический труд итальянского историка аббата Карло Джованни Мария Денина Опыт о жизни и царствовании Фридриха II, короля Прусского (Essai sur la vie et la règne de Frédéric II, roi de Prusse), сопроводив их критическими заметками на полях. При этом Екатерину интересовало только впечатление, произведенное ею на короля. Она отмечала, что о России Фридрих наговорил много неправды, но ее саму он оценил по справедливости и разуму[1171].
5. Император Иосиф II – союзник и друг
Несмотря на то что во время Войны за баварское наследство Екатерина возлагала вину за деспотизм Габсбургов на Иосифа II, вскоре ее отношение к нему радикально переменилось. Образ Фридриха неудержимо тускнел, в то время как Иосифа после встречи в Могилёве в 1780 году она стала считать своим личным другом, а с 1781 года – и своим лучшим союзником в завоевательной политике, направленной против Османской империи. Едва ли Екатерина согласилась бы сносить от другого монарха протокольные оговорки, лишь со временем устраненные секретным соглашением между двумя империями, оформленным в ходе переписки двух монархов. Иосиф оказался чрезвычайно лояльным союзником: благодаря союзу с Австрией Россия в 1783 году аннексировала Крымское ханство, а с 1787 по 1792 год вела победоносные войны со Швецией и Османской империей, будучи в состоянии одновременно представлять угрозу для Польши, Пруссии и Англии[1172].
До начала общей для них войны с Турцией в 1787 году Иосиф снова прибыл в Россию по приглашению императрицы. В сопровождении большой свиты они объехали черноморские провинции Российской империи, завоеванные в 1774 и 1783 годах[1173]. В центр этого большого спектакля режиссеры поставили свидетельства успеха европейской миссии России: прогресс в заселении степей, встречу с покоренным Востоком в бывшей ханской резиденции в Бахчисарае, возвращение античного культурного наследия Европы в древнегреческих развалинах. Уже осенью 1785 года Екатерина заманивала в это путешествие своего горячего почитателя князя де Линя, обещая подарить ему кусочек таврической земли, где когда-то стоял храм Дианы, жрицей которого была Ифигения[1174]. Однако то, что было задумано как триумфальное шествие Екатерины и ее понтийского вице-короля Потемкина, стоило Иосифу больших жертв, став для него мучительным испытанием. Самая форма приглашения, высказанного в сухих словах постскриптума, возмутила его: Екатерина лишала его, римского императора, возможности свободно принять решение об участии в поездке. Ошарашенный такой бесцеремонностью, Иосиф все же решился поехать, чтобы не оскорблять союзницу. Если уже после первого визита в Россию он заметил Кауницу, что, как и прусский король, считает российскую императрицу прежде всего тщеславной, то теперь он и подавно не скрывал своего мнения от опытного государственного канцлера: «…я составлю ответ […] он будет честным, коротким, однако в нем я вновь дам почувствовать екатеринизированной цербстской принцессе, что она должна проявлять больше уважения и усердия, дабы склонить меня к себе»[1175].
Из писем Иосифа и записок участников путешествия известно, что он и в самом деле участвовал во всех мероприятиях без малейшего энтузиазма, находя импровизированные остановки жалкими, колонизацию степей и основание городов – непосильным бременем для государственной казны и жизни десятков тысяч присланных сюда рабочих. К Екатерине он продолжал испытывать симпатию, наблюдая проявления искренней дружбы с ее стороны, однако о Потемкине отзывался как о злом гении всех химерических проектов и своих собственных бедствий, связанных с этим путешествием[1176]. Кстати, Потемкин в свою очередь, как выяснила Екатерина впоследствии, перебирая оставшиеся после него бумаги, тоже терпеть не мог императора[1177]. У Иосифа, прежде всего, не было времени на досужие затеи. Его мучило, что собственные государственные дела требовали его присутствия. Не допускавший во время поездок по провинциям своей империи снисхождения ни к себе, ни к своим чиновникам, честно интересовавшийся проблемами подданных, Иосиф неуместно чувствовал себя почетным гостем на триумфальном шествии, задуманном как пролог к новой войне с Портой и сопровождавшемся экскурсиями и развлечениями. В итоге события, разворачивавшиеся в Священной Римской империи: напряженность между Пруссией и Голландией, непредвиденные действия Союза князей, крах церковной реформы и, самое главное, протесты сословий в австрийских Нидерландах, – действительно вынудили его вернуться домой раньше срока[1178].
Дружба Екатерины с Иосифом была настолько подлинной, что ей не повредило даже полное осознание Екатериной недостатков Иосифа как правителя. Если Фридрих, в понимании императрицы, был мерилом монарха, то с Иосифом II она с самого начала чувствовала себя более опытной и мудрой старшей подругой. Вне протокола Иосиф соглашался на это и даже завидовал Екатерине, считая, что условия России позволяют проводить более радикальные реформы[1179]. Его слабости Екатерина принимала как они есть, не сопровождая их уничижительными комментариями. В одной из бесед с Храповицким она очень точно сравнила свою манеру управлять и работать с манерой Иосифа: «Все вижу и слышу, хотя не бегаю, как Император. Он много читал и имеет сведения; но, будучи строг против самого себя, требует от всех неутомимости и невозможного совершенства; не знает русской пословицы: мешать дело с бездельем; двух бунтов сам был причиною [в Венгрии и австрийских Нидерландах. – К.Ш.]». Екатерина отмечала, что разговаривать с Иосифом порой бывает трудно[1180]. Ей запомнилось его признание, что ему приходится читать бумаги лично, чтобы понять их содержание, или заслушивать их повторно[1181]. Его потребность лично заботиться обо всем она тоже считала недостатком.
В 1789 году Екатерина с глубоким сочувствием встретила известие о болезни Иосифа, а когда в феврале 1790 года он умер, искренне скорбела по нему[1182]. Однако с такой же беспристрастностью, с какой она отзывалась о достоинствах недолюбливаемого ею Фридриха, она отмечала, что, невзирая на солидное образование и большие дарования, ее умерший друг Иосиф в конце концов оказался политическим неудачником[1183].
6. Германия и Французская революция
Уже находясь на смертном одре, Иосиф умолял Екатерину сохранить союз с Австрией[1184]. Хотя вскоре Леопольд II и Екатерина обменялись нотами, подтверждавшими соответствующие намерения[1185], настойчивые попытки наследника Габсбургов примириться со всеми настоящими и потенциальными врагами все же значительно ослабили альянс, возникший когда-то из стратегических соображений. Австрия вышла из войны с Османской империей и даже заключила соглашение с Пруссией в силезском Рейхенбахе[1186]. Екатерину раздражало, главным образом, что новый император, вместо того чтобы решительно противодействовать Франции, где революционеры глумились над бездарным, по ее мнению, Людовиком XVI и отважной Марией Антуанеттой, сестрой Иосифа и Леопольда, стал вмешиваться в польские дела, причем более активно, чем ей хотелось бы[1187]. В начале 1792 года императрица писала Николаю Румянцеву в Кобленц, где он по ее поручению опекал эмигрировавших бурбонских принцев, что такой слабый и нерешительный император не добьется уважения ни у кого[1188]. Храповицкий записал в своем дневнике, что императрица ломала голову над тем, как вовлечь дворы Вены и Берлина в решение французских проблем, заметив, что ее стремлениям и желаниям совсем не отвечает то, что король Пруссии в первый раз принимает свои решения с оглядкой на императора[1189].
Недовольство бездействием императора и империи проявляли и юго-западные штаты. По решению Национального собрания в августе 1789 года они потеряли свои территории и сами права на владение ими в Эльзасе и Лотарингии и все чаще подвергались угрозам в свой адрес со стороны Франции, поскольку предоставляли убежище противникам революции. С конца 1789 года курфюршества Трир и Пфальц и епископ Шпейера поднимали в Регенсбурге вопрос о том, не наступила ли пора имперскому сейму или заинтересованным имперским штатам обратиться за помощью к императрице России, полагавшей себя гарантом имперской конституции на основании актов Тешенского мира[1190]. Чтобы помочь России добиться своего и побудить императора Леопольда изменить его политический курс, во второй половине 1791 года Николай Румянцев по поручению петербургского правительства повел агитацию за коллективное обращение к императрице[1191]. Однако тот факт, что посланник из собственных средств оплатил юридическое заключение в поддержку российской точки зрения на имперское право, является лучшим доказательством, что она не признавалась повсеместно. Тогда же у Румянцева нашелся высокопоставленный союзник. Осенью 1791 года майнцский курфюрст Фридрих Карл фон Эрталь захватил дипломатическую инициативу и обратился к имперскому сейму с предложением об общем обращении к Екатерине. Однако курфюрст ни минуты не строил иллюзий по поводу ожидавшейся реакции со стороны имперских штатов. Он считал, что в сохранении имперской конституции заинтересованы лишь слабые штаты, не имеющие собственных завоевательных планов и не боящиеся поэтому вмешательства России как державы-гаранта. Отсюда понятно, кому он приписывал подобные намерения: Австрия, Пруссия, Ганновер и Саксония предыдущее предложение уже отклонили[1192].
