— Ах, дорогая кузина! — ответил Вальвиль, бросаясь к ее ногам.— Во имя всего, что дорого вам, спасите мне жизнь — речь идет по меньшей мере о жизни моей; молю вас, я взываю к вашей доброте и великодушию. Это правда, Марианна была несколько дней в ученье у этой женщины. В двухлетнем возрасте она лишилась отца и матери, полагают, что они чужестранцы; обоих убили в почтовой карете, вместе с их слугами,— это факт установленный; но так до сих пор и не удалось узнать, кто же они были; судя по их свите, они были знатные люди — вот и все, что можно о них сказать. Мадемуазель Марианну извлекли из кареты живой, она лежала на откинутой дверце, прикрытая телом матери; ее взяла к себе на воспитание сестра одного сельского священника, которая недавно умерла в Париже, оставив Марианну без всякой помощи. Какой-то добросердечный монах привел ее к моему дяде; я познакомился с ней совершенно случайно, но я обожаю ее; если я лишусь ее, я лишусь жизни. Я уже сказал, что ее родители путешествовали с несколькими слугами обоего пола, она, несомненно, высокого происхождения — так всегда предполагали. Весь ее облик, ее изящество и ее характер служат лишним тому доказательством; быть может даже, она принадлежит к более знатному роду, нежели я; быть может,— если б это стало известно,— ее любовь оказалась бы слишком большой честью для меня. Матушка знает все, мы ей все открыли, и она в восторге от Марианны; она поместила ее в монастырь, она дозволила мне любить Марианну, дозволяет мне жениться на ней, и я полагаю, что вы вполне способны разделить ее образ мыслей: вы не поставите Марианне в вину роковой случай, отнявший у нее родителей, вы не будете презирать ее сиротство. Несчастье, когда оно сопровождается такими обстоятельствами, о коих я говорил, не должно лишать такую миловидную девушку, и, как это ясно видно, девушку знатного рода, почтительного обращения со стороны всех порядочных людей. Сохраните же к ней уважение и дружбу; сберегите мне невесту, сберегите для себя подругу, достойную вас, подругу, наделенную благородным сердцем, какого вы не найдете больше ни у кого; оно всецело будет принадлежать вам, так же как и мое сердце, переполненное вечной и беспредельной признательностью. Не разглашайте нашу тайну, но этого еще мало,— здесь была сейчас горничная, и она все слышала: надо подкупить ее, и как можно скорее, надо торопиться.
— Я уже подумала об этом,— сказала мадемуазель де Фар, прервав его, и дернула за шнурок звонка.— Постараюсь сейчас помочь вам в беде. Успокойтесь, сударь, и доверьтесь мне. Рассказ ваш тронул меня до слез; я всегда питала к вам уважение, а теперь уважаю в тысячу раз больше. Я считаю также, что госпожа де Миран поступила, как самая достойная женщина; я и сказать не могу, как я люблю ее, как меня трогает ее отношение к Марианне; я не хочу уступать ей в сердечности. Утрите ваши слезы, дорогая моя подруга, и будем думать лишь о нашей дружбе, пусть она крепко свяжет нас и длится всю жизнь,— добавила она, протягивая мне руку. Я бросилась к ней и, заплакав, поцеловала ее руку с мольбой, с нежной признательностью, но отнюдь не с чувством унижения.
— Дружба между нами будет для меня не только честью, она станет для меня дороже жизни, ибо жить я буду лишь ради любви к вам и к Вальвилю,— проговорила я сквозь слезы, исторгнутые у меня умилением.
И больше я не в силах была говорить; мадемуазель де Фар тоже плакала, обнимая меня, и тут как раз вошла горничная, о которой я уже говорила,— она пришла узнать, зачем барышня вызвала ее звонком.
— Подойдите, Фавье,— сказала мадемуазель де Фар властным тоном.— Вы ко мне привязаны,— по крайней мере, мне так кажется. Как бы то ни было, вы видели, что тут произошло с появлением этой торговки; если у вас вырвется хоть слово о том, что здесь было, я рано или поздно выгоню вас, да, я вас выгоню. Но если вы будете хранить молчание, я обещаю вам богатую награду — целое состояние.
— И я, со своей стороны, обещаю увеличить эту награду,— подхватил Вальвиль.
Фавье, краснея, заверила нас, что она будет молчать: но зло уже было сделано, она уже все рассказала, и в шестой части вы узнаете, какие события вызвала ее нескромность,— в них даже вмешались могущественные лица. Кстати сказать, я не забыла, что собиралась поведать вам историю одной монахини, и вот нашлось наконец место для этого рассказа — с него начнется шестая часть.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Посылаю вам, сударыня, шестую часть моей «Жизни» — вы, конечно, этому очень удивитесь. Быть может, вы еще не кончили читать пятую часть? Вот какая вы лентяйка! Ну уж, сударыня, постарайтесь не отставать от меня, читайте по меньшей мере так же быстро, как я пишу.
«Но откуда у вас такая прыть,— спросите вы,— ведь до сих пор у вас ее никогда не было, вы только обещали, что она у вас появится».
Дело в том, что как раз это обещание и портило все дело. Быстрота была как бы обязательством с моей стороны, это был мой долг, а ведь платить долги очень трудно. Теперь же, когда на мне не висит этот долг, ибо я уверила вас, что нечего рассчитывать на скорую уплату, мне приятно поскорее погасить его. Я воображаю, что это с моей стороны щедрость, тогда как на деле это только аккуратность,— это большая разница.
Не будем, однако, упускать нить повествования. Я обещала рассказать вам историю одной монахини; однако ж я предполагала говорить только о себе, и этот эпизод совсем не входил в мои планы; но поскольку сюжет его, по-видимому, затронул вас за живое, а я пишу лишь для вашего развлечения, то я могу попутно коснуться этой истории, было бы несправедливо лишить вас ее. Подождите минутку, я скоро дам слово монахине, о которой идет речь, и она сама удовлетворит ваше любопытство.
Вы, кстати сказать, признались мне, что давали читать мои приключения многим вашим друзьям. Вы говорили, что кое-кому понравились рассуждения, которые часто у меня попадаются, а другие, наоборот, полагают, что без рассуждений прекрасно можно было бы обойтись. Я думаю теперь так же, как они, и намерена вовсе отказаться от рассуждений, да и моя монахиня к ним не склонна. Она не покажется вам болтуньей, какою была я, ее рассказ будет быстро продвигаться вперед; а когда настанет моя очередь говорить, я последую ее примеру.
Однако я полагаю, что, назвав себя болтуньей, я, пожалуй, вызову недовольство добрых людей, которым нравились мои рассуждения. Если это была просто болтовня, то, стало быть, напрасно она им понравилась, значит, у них дурной вкус. Нет, господа, нет, я совсем с этим не согласна; наоборот, я не могу и выразить, как я ценю ваше мнение и как для меня лестна ваша похвала. Если я и называю себя болтуньей, то только в шутку и из любезности к тем, кто, может быть, и в самом деле считает меня болтливой, и, по правде говоря, я бы и дальше такой оставалась, но ведь гораздо легче прекратить всяческие отступления. Вы оказываете мне много чести, одобряя мои рассуждения; но и те, кому хочется, чтобы я придерживалась простого пересказа фактов, доставляют мне большое удовольствие: мое самолюбие на стороне первых, а леность — на стороне их противников; да я уже немного и отошла от суеты мира сего; в моем возрасте предпочитают то, что удобно, а не то, что лестно. К тому же я подозреваю (скажу вам по секрету), что любители рассуждений не в большинстве. Учтите также, что сообразоваться с их вкусом трудно, и я надеюсь, вы извините меня за принятое мною решение.
