— Это известный факт. Но если у лошади был всадник, где же он теперь?
— Да, вот в этом и загадка, — ответил Траппер, наклонясь, чтобы поближе разглядеть следы на земле. — Да, да, тут ясно видно, что происходила борьба между человеком и лошадью. Хозяин делал все возможное, чтобы спасти животное, но огонь, должно быть, был очень силен, иначе человек имел бы больше успеха.
— Слушайте, старый Траппер, — прервал его Поль, показывая на место невдалеке, где почва была суше и трава, вследствие этого, росла не в таком изобилии, — говорите о двух лошадях. Вот там лежит другая.
— Малый прав! Неужели тетоны попались в расставленные ими же сети? Такие вещи случаются, и вот пример для всех, кто желает причинить зло другим. Поглядите-ка на железо в сбруе животного; тут не обошлось без изобретений белых… Должно быть так, должно быть так!.. Отряд каких-то негодяев скакал за нами по траве, пока их друзья поджигали прерию — и вот последствия: они потеряли своих животных и счастливы еще, если их души не блуждают теперь вдоль пути, который ведет к индейским небесам.
— Они могли прибегнуть к тому же средству, что и вы, — возразил Миддльтон.
Отряд, между тем, медленно подвигался вперед,
Приближаясь к месту, где на дороге лежал труп второй лошади.
— Не знаю. Не у всякого дикаря есть огнестрельное оружие, да еще такое доброе ружье, как этот мой старый друг. Трудно добыть огонь двумя палками, а времени для обдумывания или изобретения чего-то здесь мало. Это вы можете видеть вон по тому столбу пламени, что несется по ветру, словно по пороховой нитке. Огонь пронесся здесь только несколько минут тому назад, и нам, может быть, следовало бы осмотреть наши ружья; я вовсе не желаю сразиться с тетонами… Но если уж быть битве, если ее нельзя избежать, то всегда надо стараться так вести дело, чтобы первый выстрел остался за нами, а не за врагами.
— Странное это было животное, — сказал Поль, натягивая повод и останавливаясь над остовом второй лошади, тогда как остальные уже проехали вперед, спеша уехать как можно дальше, — странная лошадь, говорю я: у нее не было ни головы, ни копыт.
— Огонь не терял времени, — заметил Траппер, пристально глядя на горизонт всякий раз, как это позволял ему сделать крутившийся дым. — Он быстро испек бы целого буйвола или превратил бы в пепел его копыта и рога. Стыдно, стыдно, старый Гектор. От собаки капитана этого можно ожидать и по возрасту, и, надеюсь, я никого не обижу, если скажу это, по недостатку воспитания; го такой собаке, как ты, Гектор, очень стыдно оскаливать зубы и ворчать на остов изжаренной лошади совершенно так же, как если бы ты напал на след медведя.
— Говорю тебе, старый Траппер, это не лошадь — ни по копытам, ни по голове, ни по шкуре.
— Как? Не лошадь? Ваши глаза хороши для пчел и пней, мой милый, но… Господи, боже мой! Малый-то прав. Чтобы я принял шкуру буйвола — хотя и опаленную и съежившуюся за остов лошади! Увы! Было время, друзья мои, когда я мог узнать животное на расстоянии, какое мог охватить глаз, и при этом заметить большую часть его свойств — цвет, возраст, пол.
— Вы пользовались несравненными преимуществами, почтенный охотник! — заметил естествоиспытатель. — Человек, способный подмечать эти различия в пустыне, избавлен от неприятностей утомительной ходьбы, а часто и от исследований, оказывающихся в результате бесплодными. Скажите, пожалуйста, ваше необычайное превосходство зрения простиралось ли до того, что вы могли определить order или genus животного?
— Я не понимаю, что вы хотите сказать вашими приказаниями гения[26].
— Не понимаете? — прервал его охотник за пчелами несколько презрительным тоном, необычным для него, в особенности по отношению к почтенному другу. — Ну, старый Траппер, этого я уж никак не ожидал от человека такого опыта и ума. Товарищ под словом «порядок», подразумевает то, как они идут — дружными ли стадами, как рой пчел, летящий за своей царицей, или вереницей, как буйволы, которые, как мы часто видим, тащатся один за другим по прерии. Ну, а что касается слова «гений», то оно известно всем и вполне понятно. Так называют за бойкость и нашего депутата в конгрессе, и того болтливого малого, что издает у нас газету. Я думаю, что именно это и подразумевает доктор, так как его слова почти всегда имеют какой-нибудь смысл.
Окончив такое мудрое объяснение, Поль оглянулся назад с выражением, которое — если бы его выразить, словами — говорило: «Видите, хоть я и не часто вмешиваюсь в такие дела, а все же я не дурак».
Эллен находила много достоинств в Поле, но в ученость его верила плохо. Его открытый, бесстрашный и мужественный характер, чрезвычайно привлекательная внешность — все это возбуждало симпатии молодой девушки, которая и не думала об его умственных качествах. Бедная Эллен вспыхнула, как роза; ее хорошенькие пальчики теребили пояс Поля, за который она держалась на лошади. Как бы желая отвлечь внимание других слушателей от слабости любимого человека, невыносимой для нее самой, она поспешно проговорила:
— Так это, действительно, не лошадь?
— Ни больше, ни меньше, как шкура буйвола. Она лежит мехом вниз. Огонь прошел по ней, как вы видите, но не мог зажечь, ее, так как она свежа. Буйвол. Убит недавно, может быть, на нем окажется еще мясо.
— Приподымите-ка шкуру за уголок, старый Траппер, — сказал Поль тоном человека, приобретшего право подавать свой голос на каком угодно совещании, — если там окажется кусочек горба, то он, наверное, хорошо прожарен, и очень приятно будет его попробовать.
Старик искренно рассмеялся причуде своего молодого товарища и сунул ногу под шкуру. Шкура задвигалась, а потом вдруг отлетела в сторону… и из-под нее с быстротой, какую он считал необходимой в подобном случае, выскочил индейский воин.
Глава XX
Когда пораженные путники несколько пришли в себя и взглянули на так неожиданно появившегося перед ними человека, они увидели, что перед ними стоит уже знакомый им молодой поуни. Все они онемели от изумления, и прошло довольно много времени, пока дикарь и беглецы с удивлением и недоверием разглядывали друг друга. Изумление молодого дикаря выражалось сдержаннее и с большим чувством достоинства, чем изумление его знакомых — белых. Под влиянием дрожавших от страха спутниц, Поль и Миддльтон тоже испытывали сильное волнение, и кровь быстрее текла в их жилах. Блестящие глаза индейца переходили с одного спутника на другого с выражением, ясно говорившим, что он не отступит даже перед самым грубым нападением. Взор его блуждал по всем изумленным лицам и, наконец, остановился на лице Траппера, неподвижном, как и его лицо. Доктор Баттиус первый нарушил молчание восклицанием:
