Но и так жить на коротком мамином поводке тоже невозможно! Можно неделю, месяц, но не больше! Невозможно хотя бы и потому, что ей давно нужны какие-то карманные деньги! У неё появились свои всякие нужды, например, крем от прыщей. Да, его недавно «на руках» продавала новая соседка. Та, которая уже научилась натирать кастрюли и щёлкать во дворе в тазике зелёную фасоль, родила девочку, и теперь, плотно утвердившись в своём жизненном пространстве, продавала соседкам разные штучки-дрючки: разноцветные прищепки для белья, немецкие лосьоны для укрепления волос, помазки для бритья. Деньги Аделаиде нужны были и на «отрезы», из которых, чтоб не остаться совсем голой, она продолжала тайно по ночам шить себе обновки.
Мама последнее время повадилась месяцами сидеть на «больничном». Если она в прошлом году по две недели возлежала с «приступом», то в этом, зная, что Адель больше не посещает школу, она вообще на работу не хочет выходить! Конечно, Адель страшно жалела маму, понимала, что мама больная и немного вспыльчивая, потому что у неё-то самой не было мамы! Разве можно назвать «жизнью» существование с мачехой и знать, что родная мать тебя в трёхлетием возрасте бросила и ушла к другому мужчине?! Да ещё, может быть, и живёт эта зараза где-то припеваючи, совершенно не вспоминая о своём брошенном ребёнке. Это ужас! Маму, наверное, недоласкали, недолюбили. Аделаиде было ещё и очень стыдно перед ней, она, конечно, понимала, что она перед мамой в долгу неоплаченном, что мама так сильно болеет из-за неё, из-за того, что очень хотела иметь детей, долго лечилась, и из-за неё, из-за Аделаиды ей всё время делали уколы, уколы, уколы… Но иногда наступали моменты, когда Адель чувствовала, что просто теряет над собой контроль. Тогда ей хотелось, как папа в приступе воспитательного неистовства ей советовал:
Вазми адын раз палку, бей па галаве, убей! Зачэм мучаэш бедную женщину!
Адель шагала рядом с папой из СМУ, стараясь не показывать своего дикого отчаяния. Ей хотелось наброситься на папу с кулаками, вцепиться ему в волосы, покусать, расцарапать его ногтями или сделать из него чучело и поставить рядом с Птичкой, у которого рот похож на красную присоску. Минут через пять, чувствуя, что сейчас что-то произойдёт, она соврала папе, что ей что-то срочно надо и она не может идти с ним на почту, развернулась и быстро пошла домой.
В тот же день Адель вычитала в «Справочнике для поступающих в вузы», что на подготовительное отделение, оказывается, принимаются и документы с трудовым стажем работы на почте в один год. Какая связь была между почтой и врачебным дипломом, понять было невозможно, важна была суть, а не дело.
Почтовое отделение находилось всего в пяти минутах ходьбы от дому. Два дня она готовилась к разговору. Приводила сама себе возможные вопросы со стороны родителей и варианты ответов. Как-то вечером она произнесла:
– Мам, а почему бы мне не поработать на почте?
– Ямщикоо-ом? – Не желая скрывать ни своего раздражения, ни разочарования, протянула мама.
– Да! Чтоб быть молодым и иметь силёнку!
– Тебе смешно? А мне печально…
– Нет, не смешно, – Адель сделала вид, что не поняла сарказма, – работать на почте почтальоном. Представляешь, стаж на почте приравнивается к рабочему. Я же не могу не приносить в дом деньги?
Вообще-то тебе уже пора самой зарабатывать, а то я устала платить за тебя репетиторам!.. Вся моя зарплата уходит на твоё обучение! Ты живёшь на всём готовом. Хорошо! Можно узнать… Будешь отдавать мне деньги, я буду свои добавлять и платить твоим репетиторам.
Так Аделаиде открыли вторую Трудовую Книжку, и она устроилась служить почтальоном.
Руки в первый же день превратились в чёрные грабли. От расфасовки газет кожа на пальцах стала чёрной и горела, а вокруг ногтей образовались глубокие заусеницы. Стоять было тяжело, но сидеть дома ещё тяжелее. У каждого почтальона, оказывается, был свой, закреплённый за ним, район и журнал со списками жильцов и их подпиской. Пачки газет лежали на столе, надо было переворачивать страницы журнала, смотреть, кто что выписывает, выбирать из общих стопок и складывать всё это сперва друг в друга, а потом в общую кучу. Пакеты на многоэтажный дом получались довольно внушительными. Их надо было перевязать крест-накрест бечёвкой и загрузить в специально нанятые для этого такси.
Аделаиде не было неудобно за то, что её кто-то из знакомых может увидеть с «толстой сумкой на ремне, с цифрой „пять“ на медной бляшке, в синей форменой фуражке»… На самом дела – никакой фуражки у неё не было. И одежда была самая обычная, её собственная. Только невозможно было надеть никакую обувь даже с малейшим намёком на каблучок. Уже через час туфли хотелось содрать с себя вместе с ногами. И что тут такого, что её увидят в старушачьих галошах и тюком газет наперевес? «Ну, увидят, да и увидят! – думала она, распихивая газеты по почтовым ящикам с номерами квартир. – Зря мама так переживает! Чего мне, собственно, должно быть не по себе? Я что, голая хожу, что ли? По любому весь I ород знает, что я не поступила. Я не „выбрала профессию почтальона“, как выразилась мама Пашеньки Середы, стоило ей только узнать о моём новом амплуа, а зарабатываю рабочий стаж для института! Я хочу работать патологоанатомом! Там вечные Мир и Покой».
Утро в бегах проходило мгновенно. Старые «ямщики» сортировали в сто раз быстрее Аделаиды, и она постоянно выезжала на раздачу последней. Она и на раздаче не особенно торопилась. Медленно и важно разносила свои газеты и письма со скоростью червяка в летнем заморе, топталась, засматривалась на разную дребедень. Одним словом, не спешила, не суетилась и была абсолютно счастлива даже с шершавыми и чёрными от краски пальцами.
Однажды, когда она одной рукой удерживала огромную кипу газет, а второй пыталась запихнуть в погнутый ящик почтовую открытку, её окликнула незнакомая голубоглазая женщина с первого этажа. Она забрала у Аделаиды открытку:
– Постой секундочку! Это мне! Это моя открытка. Не надо её туда опускать. О! Смотри – поздравление с Днём рождения! Кто это меня вспомнил, а-а-а? Ну-ка – ну-ка… А ты не уходи, погоди немного! Я сейчас! – улыбаясь и скользя глазами по тексту, сказала незнакомка. Дверь квартиры осталась приоткрытой, и было видно, как она что-то хватает, потом снова бросает и ходит по кухне. «Вот как человеку не понятно, что я и огромный тюк газет держу в руках и дальше идти тороплюсь! Чего от меня может быть надо?» – Аделаида послушно стояла и строила сама себе рожи, то втягивая щёки, то снова надувая их.
– Вот, это тебе! – Женщина протягивала ей свёрток, из которого тут же очень аппетитно запахло на весь подъезд. – Мне сын открыточку прислал, представляешь! Не забыл, что у меня скоро юбилей. Он у меня далеко-о-о учится. Уже на третий курс перешёл! Вот он у меня какой! Ты, наверное, куда-то не поступила и зарабатываешь стаж? Ничего, не расстраивайся! Мой тоже только со второго раза прошёл по конкурсу! Хорошо, что в армию не забрали! Он на год раньше в школу пошёл, потому и повезло. А это, – женщина весело кивнула на пакет, – я только что рулет испекла и печенье. ГЪрячие ещё! Муж на работе, я тут одна, а поговорить-то хочется-я-я-я! – и она, смешно сморщив нос, засмеялась.
Хорошо её детям! Это ж она по ним скучает, печёт печенья, пирожки и угощает всех, кто придёт? От того, что дети уехали, не рвёт на себе блузу и не требует благим матом «воздух». Желание – постоянно видеть своих детей – говорит о том, что мама их любит. А эта женщина даже голову не перевязывает, чтоб показать, как она у неё болит, даже в доме «валерианкой» не пахнет! Сидит себе одна и развлекается тем, что печёт! Эта женщина оставила дверь открытой неизвестно перед кем. Она, как ни странно, не подумала, что Адель воровка и прикрывается газетами… Странная такая женщина…
Адель с тоской вспомнила произошедший совсем недавно случай с папой.
Над ними, на втором этаже, поселилась переехавшая из Большого Города семья «курдов». Их было неимоверное количество и всё равно они неплохо умещались. С некоторых пор к «курдам» сверху зачастила ещё и молодая, симпатичная девушка. Придёт, побудет полчаса и уходит. Мама с папой никогда не упускали случая, фыркнув, демонстративно плюнуть в её сторону. Аделаида вообще не могла понять, чего мама с папой так бурно реагируют на очередное посещение этой молодой особой развесёлых «курдов». Так продолжалось довольно долго, пока папа один раз, не выдержав, Аделаиде в назидание произнёс целую витиеватую, но чрезвычайно прочувствованную и поучительную речь:
– Тьфу! Пасматри на нэво! Вот шансонэтка! Адэваэця чиста, прилична, а сам в нэдэлю два раза к курдам дамой ходыт! Нэужэли эво радитэли не видат гдэ эво дочка гуляэт?! И не стидна?! Ещё куда-куда? – к курдам пашла! Тьфу! Шансанэтка какой!
– Папа, это наш новый участковый педиатр! – Адель просто обалдела и даже не успела разозлиться. – У них новорождённый ребёнок, который всё время болеет!
