Почти неделю Михаил выбирал повесть для прочтения. Наконец он остановился на «Выстреле». Название хоть что-то говорило ему, но Михаил обнаружил, что, хотя он знает буквы и умеет складывать их в слова, смысл все равно ускользает от него. Заключенные, с которыми он разговаривал, посоветовали ему обратиться к «библиотекарям», которые знают сюжеты книжек и ответы на многие из вопросов комиссии. Но «библиотекари» заломили непомерную плату, и Михаил решил, что обойдется своими силами.
Он читал, листал словари, расспрашивал, узнавал. Он научился обращаться с хрупкой коробочкой и уверенно ориентировался среди полок, уставленных словарями и всякого рода справочной литературой. От напряжения у него поначалу болели глаза и раскалывалась голова, но он неуклонно продвигался вперед. Лежа ночами на кровати, он размышлял о странных людях, которые когда-то, давным-давно, сочиняли книги. Сегодня, чтобы написать письмо, человек диктует его машине, а получая послание, поручает той же машине прочесть его. Те люди писали сами, и Михаил уже знал, что слова давались им тяжелым трудом. Он не понимал, к чему было так стараться ради преступников далекого будущего, осужденных за разбои и убийства; но он надеялся найти разгадку этой тайны.
Через три месяца после вынесения приговора он выдержал экзамен, удивив комиссию доскональным знанием не только «Повестей Белкина», но и «Пиковой дамы», и «Дубровского». Председатель комиссии, сраженный наповал вдохновенным видом юноши, отечески пожурил его за проступок, в результате которого он оказался перед ними, и выразил надежду, что подобное никогда не повторится. Михаила отпустили, и он вернулся к себе домой.
— Следующий! — пискнул судья и стукнул молотком так тихо, что паук, мирно переваривавший мотылька, не обратил на него никакого внимания. Рассерженный таким пренебрежением к суду, служитель Фемиды еще раз стукнул молотком и покосился на секретаршу. Секретарша, холеная красавица каких-нибудь семидесяти лет, рассматривала свои длинные ногти, выкрашенные в темно-лиловый цвет. Такими пальчиками уже жаль было нажимать на кнопку, и магнитофон работал без передышки.
Дверь широко распахнулась. Судья побледнел: близился самый серьезный миг в его жизни. Он постарался принять угрожающий вид, но тотчас обмяк. Дюжина роботов-охранников ввела в зал светловолосого молодого человека в роскошном костюме. За охраной рысцой бежал Эрве Прорва, лучший адвокат на Марсе. Секретарша, отчего-то заволновавшаяся, выразительно подперла рукой подбородок и послала молодому человеку взгляд из-под накладных ресниц. Он улыбнулся ей и непринужденно уселся в антикварное кресло, которое роботы внесли за ним. Бесстрастная монотонная речь чтеца лилась судье в наушник, и от слов, которые он слышал, волосы шевелились на его честной судейской голове.
— Михаил Эм? — пискнул он.
Молодой человек снизошел до кивка. Магнитофон секретарши высветил на экране надпись: «Прогуляйся со мной, красотка». Она ограничилась тем, что показала ему кончик языка.
— Вы должны… — начал судья.
— Ничего я вам не должен, — невозмутимо изрек обвиняемый.
— Заявляю протест! — мгновенно встрял адвокат.
Судья, сделав вид, что ничего не слышал, лихорадочно прокручивал в голове материалы досье Михаила: ограбления, кражи, вооруженные налеты, взрыв в здании синдиката по производству искусственного золота, содействие в побеге заключенных… и так далее, и так далее; приговорен к наказаниям различной степени тяжести, ибо, несмотря на изворотливость, ему никогда не удавалось выйти сухим из воды, и все сроки он отбывал до конца. В заключении был осужден читать Борхеса, Моэма, Гофмана, Дюма, Уайльда, Бальзака, Диккенса, Стендаля, Гоголя, Цицерона, Флобера; список можно продолжить до бесконечности. Впрочем, Михаил никогда не задерживался в тюрьме больше, чем на месяц, если не считать его первого дела, которое по сравнению с последующими было сущей шалостью.
— Вы знаете, в чем вас обвиняют? — начал судья.
— Протестую! — вмешался адвокат. — Согласно поправке к кодексу, принятой…
Михаил поднял руку. Адвокат умолк.
— Скажем так: я догадываюсь об этом, — сказал Михаил.
— Протестую, — завопил Прорва, — подсудимый не может оговаривать себя!
Фемида шевельнулась на своем пьедестале и приподняла повязку, чтобы лучше видеть происходящее. Предчувствия ее не обманули: зрелище разворачивалось воистину умопомрачительное. Судья вошел в раж. Ноздри его раздувались, голос доходил до визга:
— Вы обвиняетесь в убийстве! Нашего! Судьи! Дисса! — Адвокат открыл было рот для возражения. — Адвокат, молчать! Иначе я рассержусь. Вас и раньше замечали кое в чем подобном, обвиняемый, не так ли? Не вы ли два года назад отправили в мир иной уважаемого доктора наук Нигугу, своего бывшего начальника, запихав его в атомный расщепитель?
— Тот, кто многое претерпел, может немало себе позволить, — парировал обвиняемый. — Он платил мне меньше всех и к тому же был жуткой свиньей. Аминь!
— Он был начальником! — простонал судья.
— Противоречия не изобличают лжи, точно так же, как их отсутствие не является знаком истины!
— Обвиняемый, вы наносите оскорбление суду.
— Ничуть не бывало. Я цитирую Паскаля. Третья степень, 6-28!
Судья смирился.
— Хорошо, но зачем вы засунули в тот же расщепитель псевдонаучного сотрудника Прощелыгину?
— Эта пигалица имела несчастье вообразить себя женщиной, — едко отозвался обвиняемый. — Смерть есть достаточное условие прекращения жизни, а значит, и чрезмерного самомнения.
— И вы говорите об этом так просто?
— У всех нас достанет твердости, чтобы переносить чужие несчастья.
— Паскаль?
Михаил расхохотался. Это был смех закоренелого преступника, и судья содрогнулся.
— Нет! Ларошфуко! Вторая степень, с-164.
— Потом вы расправились с полицейским агентом.
— Он копался слишком долго. Я не мог ждать, когда он вытащит лучевой пистолет!
— Вы аморальны!
— Настоящая мораль насмехается над моралью! — Михаил поймал взгляд секретарши и улыбнулся ей.
— А сосед по гостинице, где вы скрывались? На суде вы показали, что он истязал свою жену, но вы и ее не пощадили!
— Потому что она его оплакивала. Терпеть не могу экзальтированных идиоток.
— До чего вы докатились! Вы, который мирно грабил автоматы! Одумайтесь, подсудимый…
— Болезнь, именуемая отсутствием денег, обычно поддается лечению.
— Но теперь вы подняли руку на святое! На правосудие! И гибель судьи Дисса от ваших рук тому доказательство.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
