Перемена участи
Не мешкая, иди своим путем.
Он долог. Впереди крутой подъем.
Знай, помешает лишнее в дороге,
В походе ты оставь свой скарб убогий,
Останься нищим. Бог всегда с тобой.[94]
16 января 1875 года Верлен обрел желанную свободу. Он провел в заточении 561 день вместо положенных по приговору 730 дней. Хотя его мать неоднократно подавала прошения о досрочном освобождении, все было сделано в полном соответствии с законом от 4 марта 1870 года: заключенному сократили срок на 169 дней, поскольку он отбывал наказание в одиночке и его поведение не вызывало нареканий. В тюремном регистре о Верлене сохранились следующие записи:
Владение ремеслом: отсутствует.
Пригодность к работе: то же самое.
Характер: слабый.
Исправление: возможно.
Обращает на себя внимание последняя рубрика: многоопытные тюремные служители хорошо знали, что слабость характера способствует рецидиву. Как бы там ни было, Верлен покинул место своего заточения. У ворот тюрьмы его ожидала мать и два жандарма. Бельгия не нуждалась в иностранных преступниках — все французы подлежали немедленной высылке на родину:
"После освобождения из-под стражи, обмена рукопожатиями с канцелярскими служащими, а еще раньше — с капелланом, начальником тюрьмы и надзирателями, я вышел из "клетки", встреченный матушкой, ничего не соображая, и — наконец-то! — мы с матушкой меж двух жандармов в меховых шапках над безусыми лицами — на Монском вокзале".
Вероятно, в эту минуту Верлен еще не понимал, что отныне становится изгоем — быть может, на долгие годы. Первый звонок прозвучал на границе: французские блюстители порядка не слишком-то приветливо встретили депортированных из Бельгии соотечественников. Верлен ощутил это на себе:
"Что касается меня, то, многократно просклоняв (а почему бы и не проспрягав?) мое имя, фамилию и род занятий, бригадир жандармов… проводил меня следующим напутствием — таким — не правда ли — законным, суконным, "фараонным":
— И не вздумайте приниматься за старое.
— Не буду, господин бригадир…"
Стефани и ее дорогой "разбойник" отправились к родным в Фампу. Здесь Верлен провел чудесный месяц, о чем и поведал в письме к Лепелетье:
"Мы живем здесь превосходно, и так приятно вдыхать деревенский воздух — даже при северном ветре, что в большой город меня совершенно не тянет".
Поэт слегка лукавил. Видимо, в Фампу он начал осознавать, что к прошлому возврата нет. Прежние неприятности, связанные с участием в Коммуне, не шли ни в какое сравнение с тем, что ему предстояло пережить: отныне он был человеком, отсидевшим в тюрьме за покушение на убийство. В феврале он съездил в Париж, чтобы повидаться с адвокатом Матильды, но тот даже не принял его. О возвращении в столицу нечего было и думать — от Верлена шарахались, как от зачумленного. Старые соратники по Парнасу не были исключением. Верлен принимал участие в двух первых выпусках "Современного Парнаса" (1866 и 1870). В июне 1875 года он узнает, что готовится выход третьего, и посылает свои стихи Эмилю Блемону. В октябре тот сообщил ему, что его кандидатура отклонена. Верлен ответил ему из Англии:
"Совсем не удивлен этим результатом. И отнюдь не расстроен. Со стороны тех, о ком вы говорите, это чистое свинство; с моей стороны — двойная, тройная глупость. Жаль только, что Лемер, который, в сущности, неплохой человек, стал игрушкой в руках этих славных людей — они над ним насмехаются и эксплуатируют его. Но это не мое дело, и пусть имсопуствует удача. Как вы думаете, когда Парнас выйдет, мне хотя быдостанутся экземпляры? Спросите Лемера: ведь это не задевает интересов Совета Четырех…"
В "Комитет Четырех" входили тогда Леконт де Лиль, Теодор де Банвиль, Франсуа Коппе и Анатоль Франс. После публикации протокола заседания выяснилось одно, не известное Верлену обстоятельство: Леконт де Лиль (которого поэт подозревал во враждебном отношении к себе) в обсуждении участия не принимал, и его судьбу решили "друзья" — Анатоль Франс проголосовал против, а Коппе и Банвиль воздержались. Резолюция гласила: "Недостойный автор и чрезвычайно плохие стихи". Впрочем, в числе отвергнутых оказался не только Верлен. Комитет отказался публиковать "Послеполуденный отдых фавна" Стефана Малларме: Франс с Коппе проголосовали против, и лишь добросердечный Банвиль высказался в пользу "редких по гармоничности и музыкальности стихов". И все трое единодушно "зарубили" не вошедшие в сборник "Цветы зла" стихи Шарля Бодлера — на том основании, что подобная публикация была бы "кощунственной" (Банвиль) и "мерзкой" (Франс), одним словом, "невозможной" (Коппе).
Во Франции Верлену оставаться было незачем: даже материнская родня в Артуа проявляла к нему заметную холодность, литературные собратья его отвергли, в Париже ему места не было. При этом нужно было как-то зарабатывать на жизнь, но в ближайшие годы о "приличной" службе нельзя было и помышлять. Поэтому Верлен обратил взоры на Англию и уже в марте 1875 года вновь оказался в Лондоне. На сей раз он приехал один и с самыми "респектабельными", как он выразился, намерениями — немедленно отправился на биржу труда и попросил место преподавателя французского языка. Через неделю ему предложили место школьного учителя в деревушке Стикни под Бостоном (графство Линкольншир), о чем Верлен тут же сообщил Лепелетье:
"Я буду преподавать французский язык, рисование и мертвые языки за жилье, питание и стирку".
Директор школы Уильям Эндрюс принял своего иностранного коллегу приветливо. Хотя англичанин едва говорил по-французски, а Верлен все еще очень плохо знал английский, они на удивление быстро сошлись. Поэт попросил разрешения начать с уроков рисования: видимо, его несколько пугала перспектива преподавать язык ребятишкам, с которыми он пока не мог объясниться. Но постепенно дело пошло на лад, вскоре Верлен стал давать и частные уроки. В семействе Эндрюсов он чувствовал себя, как дома, и ежедневно у них обедал: даже на склоне лет он с наслаждением вспоминал о пудинге с лимонной цедрой и восхитительных ростбифах. Это было в высшей степени размеренное существование. Примерно через месяц Верлен сообщил Делаэ:
"Жизнь здесь безумно спокойная… Мне страшно нужен покой, ибо я чувствую, что не вполне еще исцелился от прежних моих идиотских выходок, и поэтому с какой-то даже свирепостью пытаюсь одолеть мое старое "я" Брюсселя и Лондона в 72–73, а также и особенно — Брюсселя в июле 73".
Впрочем, уже в начале 1876 года в письмах Верлена появляются нотки некоторой усталости. Если прежде он находил умиротворение в английской природе, то теперь признается Делаэ, что она "слишком уж красивая". Впрочем, пока это только легкий намек на то, что и спокойствие приедается. Верлен много пишет в это время: вера его порой становится такой страстной, что у него появляется замысел создать целую поэму во славу Девы Марии, о чем он сообщает в письме к Эмилю Блемону от 19 ноября:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
