Я стиснул зубы, потрясенный тем, как все мое существо взбунтовалось от этой мысли. Я не хотел оставаться там, где во мне могут узнать Невара Бурвиля. Я должен был двигаться дальше, на восток, к новой жизни, которую собирался для себя выстроить. Но без лошади это было невозможно. Внутри меня все кипело от возмущения и каких-то еще чувств, коим я не находил определения.
— Я не могу столько заплатить, — произнес я вслух. — Но мне необходима эта лошадь, чтобы ехать дальше. Может быть, предложите другую цену?
У Джирри отвисла челюсть, когда он услышал эти прямолинейные слова, и он вытаращил на меня глаза, словно я ударил его дубинкой, а не честно сообщил о том, что мне нужно. Очевидно сказав правду, я оскорбил его. Прежде чем он успел бы на меня наброситься, я собрался уходить.
— Эй!
Я обернулся на окрик Джирри. Он выглядел огорченным. Я приготовился к гневной тираде, но он был скорее смущен, чем рассержен.
— Я думал, мы тут пытаемся заключить сделку. Не уходите.
Я вскинул руки и тут же опустил их.
— Вы просите намного больше, чем я могу заплатить.
— Да? А сколько вы готовы за него отдать? — Он уперся кулаками в бока, наклонившись в мою сторону, словно я его оскорбил. — Сколько он, по-вашему, стоит?
— Я не отважусь оценивать ваш товар, — осторожно подбирая слова, проговорил я. — Вы назвали свои условия, сэр. Честно говоря, у меня таких денег нет. Но даже если бы и были, я не мог бы позволить себе отдать столько за лошадь без сбруи. Мне предстоит долгий путь.
— Возможно, у меня найдется седло, которое ему подойдет, — несколько озадаченно и с явной неохотой сказал он, — из тех, какими пользуются жители равнин.
— Это все равно больше, чем я могу себе позволить. Я сожалею.
Я снова отвернулся. Он буквально загородил мне дорогу, его лицо побагровело.
— Назовите свою цену, прежде чем уходить! — прорычал он.
Его поведение оскорбляло меня до глубины души, ведь меня вырастили как сына благородного человека. Я не был странствующим лудильщиком, чтобы торчать посреди улицы и торговаться. Мои щеки залила краска стыда. Неужели я так низко пал? Тем не менее я взял себя в руки и сообщил ему о своих возможностях.
— Самое большее, что я могу сейчас отдать за лошадь, — это пять гекторов.
— О! Вы меня грабите! Как вы себе представляете, что я продам вам лошадь за полцены?
Он вопил так громко, что на нас начали оглядываться.
— Разумеется, я не жду, что вы продадите мне лошадь за половину цены, которую вы за нее просите, — сдержанно проговорил я. — Но я могу предложить не больше пяти гекторов. Доброго дня.
Прежде чем я успел отвернуться, он схватил меня за рукав.
— Уверен, вы можете дать мне что-нибудь еще, чтобы немного меня утешить. Послушайте, приятель, во имя обычаев торговли, предложите мне хоть что-нибудь, чтобы моя гордость не страдала.
Я сжался, мысленно перебирая свои скудные пожитки. Мог ли я хоть с чем-нибудь расстаться? Я владел столь малым. Я мог чувствовать его взгляд кожей.
— У меня больше ничего нет, — сказал я наконец. — Я не сомневаюсь, что лошадь стоит больше пяти гекторов, но у меня есть только это.
— Пусть добрый бог станет свидетелем того, как вы меня грабите! — вскричал Джирри.
Вокруг нас уже собрались зеваки. Я не сомневался, что они глазеют на толстяка. Меня возмутило то, что Джирри втянул меня в этот фарс.
— Довольно, сэр, — со всем достоинством, на которое был способен, сказал я. — Я должен идти.
— Так давайте деньги, мне ведь нужно кормить семью! А когда вас спросят, где вы взяли такого великолепного коня, не забудьте сказать, что вы украли его у бедняги Джирри!
Я осторожно достал из кошелька монеты, так, чтобы он не увидел, сколько у меня еще осталось. Мне было стыдно, что я настолько сбил цену, и еще хуже я почувствовал себя, когда он вытащил поношенное, но вполне годное седло, какими пользуются жители равнин. Оно было довольно простым, чем-то средним между настоящими седлами и мягкими попонами, виденными мною у кочевников. Оно не очень подходило Утесу, но я решил, что пока сойдет и так. Джирри услужливо предложил мне маленький бочонок, чтобы взобраться на спину Утеса, но тот не выдержал моего веса, когда я попытался на него встать. Я сдержанно его поблагодарил и повел свое приобретение прочь от ухмыляющихся зевак. Уходя, я оглянулся, пораженный тем, как легко мне удалось переторговать Джирри. Он недоверчиво посмотрел мне вслед, потом взглянул на монеты в ладони и снова на меня, словно тоже удивленный сделкой.
Отойдя подальше от любопытных глаз, я взобрался на невысокую стену, а с нее на спину своей новой лошади. Утес, видимо, недоумевал, как такой тяжелый груз может оказаться живым существом, и мне пришлось несколько раз ударить его пятками, прежде чем он понял, что я хочу, чтобы он сдвинулся с места. Он шел на собственной скорости, вертя головой и глазея на все подряд, а однажды оглянулся на меня, словно не мог поверить, что я еду на нем верхом. Я пришел к выводу, что ездили на нем редко, но, возможно, он не возражал, когда на него кто-нибудь садился. Я отругал себя за то, что не испробовал его, прежде чем купить. Я уже выяснил, что поводья для него мало что значат. Мне приходилось силой поворачивать его голову в ту сторону, куда я хотел его направить.
К тому времени, как мы добрались до дома Гаффа, Утес уже довольно разумно отзывался на мои пинки и нажатия коленями. Не лучший конь, но совсем не глупый и, похоже, исполнительный. Я не слишком изящно соскользнул с его спины и с раздражением услышал чей-то сдавленный смешок. Я обернулся, но дочь Гаффа уже скрылась в доме. Пунцовый от стыда, я подвел Утеса к поилке, а затем поставил рядом с Гордецом. Я стоял и смотрел на двух коней в загоне — Гордец был высоким и стройным, с длинными ногами, черным точно уголь, от носа до хвоста, не молодым, но еще не старым. Он поднял голову и покосился на меня, передернув ушами, — словно спрашивая, почему я так пристально его разглядываю. Ум, светящийся в его глазах, и годы, потраченные отцом на его воспитание, не вызывали сомнений, этот конь научил меня почти всему, что я знал про верховую езду в кавалле. И был самым лучшим и ценным имуществом, которым я когда-либо владел.
Рядом с ним Утес казался бесформенной глыбой. Он был большим. Везде. Огромная голова, толстая шея, мощный округлый круп. Его копыта походили на обеденные тарелки рядом с изящными ногами Гордеца. Кто-то некогда подстриг ему хвост, но сделал это неаккуратно, и теперь он свисал неопрятными прядями. Неуклюже выглядящая лошадь, как раз подходящая для толстяка вроде меня.
Мой конь подошел ко мне, обнюхал мою грудь и прижался ко мне головой. И я наконец произнес вслух уже принятое решение:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
