Наши чадские друзья связали вместе снопы папируса в несколько слоев, цепляя множество коротких веревок одна за другую, и хотя нам под конец удалось все-таки убедить их надставить высокий ахтерштевень, соответствие египетским фрескам было лишь внешним. Великие цивилизации древности распространились морским путем вдоль берега Средиземного моря до Марокко, а вот проникнуть в глубь материка, до Чада, оказалось труднее. И теперь я впервые задумался, не сбила ли меня с толку карта мира. Я вывез лодочных мастеров из Чада, потому что в Старом Свете лучше их не нашлось. Но если культуры по обе стороны Атлантики восходят к общему корню? Тогда индейцы озера Титикака, где находился самый древний и важный доинкский культурный центр, могли унаследовать искусство строительства лодок от жителей Средиземноморья по более прямой линии, чем жители глухих дебрей Африки будума. Вспомнилось утверждение изоляционистов, что внутреннее Средиземноморье отделено от Перу неодолимым расстоянием. Кажется, и мне заморочило голову это утверждение? Кажется, мы все забыли, что испанец Франсиско Писарро без крыльев, без дорог, без рельсов прошел с отрядом обыкновенных людей от Средиземного моря до Перу так же быстро, как Эрнандо Кортес достиг мексиканского нагорья? На глазах одного поколения испанцы покорили огромную область от Мексики до Перу. Есть ли у нас причины отвергать возможность того, что и прежде пришельцы могли так же легко пересечь Панамский перешеек и дойти до Перу? Испанцы сперва открыли острова, окаймляющие Мексиканский залив, однако главные поселения они начали учреждать только после того, как проникли в Мексику и Перу.
Семь представителей семи наций собрались на одной папирусной лодке для чего? Чтобы показать, как сходны люди, независимо от того, где они родились. Так почему мы не хотим уразуметь, что это сходство существовало во все времена, еще и тогда, когда древние египтяне сочиняли свои любовные песни, ассирийцы совершенствовали свои боевые колесницы, финикийцы создавали основы нашего письма и сражались с парусами и веслами на просторах соленых морей.
Когда завершилась первая неделя июля, я начал потихоньку тревожиться. Хоть бы судно с кинооператором вышло вовремя, пока эти дождевые тучи, которые много дней нас преследуют, не собрались вместе и не задали нам настоящую трепку. В области, куда мы вошли, надвигался сезон ураганов. Ребята относились к этому совершенно спокойно.
Восьмого июля ветер усилился, и море разгулялось так, словно где-то за горизонтом бушевал изрядный шторм. Могучие волны обрушивались на нашу жалкую корму, они теперь захлестывали даже мостик, который стоял на высоких столбах за каютой. В ту ночь нам крепко досталось. Тьма кромешная, ветер воет, всюду булькает, плещется, бурлит, ревет, рокочет вода. Наши рундуки колыхались вверх-вниз вместе с нами. Тем из нас, кто лежал у правого борта, пришлось вынимать свои вещи из ящиков, наполовину залитых водой, и класть их в рундуки соседей: у них было все-таки меньше воды.
Каждые несколько секунд волна ударяла в заднюю стенку каюты, которую мы закрыли брезентом, она содрогалась, и вода сочилась из всех щелей, а то и целая струя голову окатит. Большинство из нас привыкло к этим нескончаемым залпам, один Сантьяго пользовался снотворным, но иногда особенно резкий и зловещий звук заставлял всех нас выскакивать из спальных мешков. Это парус вывернулся и затеял потасовку с мачтой, и вот уже мы опять сообща сражаемся с еле видимым в тусклом свете фонаря великаном, спотыкаясь и разбивая пальцы ног о кувшины Сантьяго и все более густую сеть растяжек Карло.
На другой день около шести утра, когда я стоял на мостике и двумя рулевыми веслами, одно из которых было наглухо закреплено, держал лодку так, чтобы принимать ветер с правого угла кормы, море вдруг вздыбилось. Поверхность океана медленно поднялась мне до пояса, и каюта передо мной тихо, без единого всплеска, скрылась под водой. В следующую минуту всю лодку ударило в дрожь, и она накренилась к ветру, да так сильно, что я обеими руками ухватился за весло, чтобы не скатиться вместе с водой за борт. Сейчас... сейчас тяжеленная мачта раздергает папирус на клочки и рухнет в море. Но "Ра" только сбросила воду с палубы и сразу выровнялась, правда, не до конца, и с того дня вахтенный стоял на покривившемся мостике, наполовину согнув левое колено.
Теперь нам во время купания в нашей ванне приходилось страховаться веревкой, чтобы нас не смыло с покатой, будто пляж, кормы. Волны прорывались вперед с обеих сторон каюты, поэтому на подветренном борту мы не доходя двери поставили поперек плотину из пустых корзин и канатов, накрыв их запасным парусом, в котором пока не нуждались. Всюду лежали мертвые летучие рыбы. Хотя корма сильно тормозила и плохо управляемая "Ра" все время шла зигзагами, сильный ветер за день приблизил нас к Америке еще на 63 морских мили, то есть на 116 километров. Это всего на 30 - 40 километров меньше средней скорости древних папирусных судов, о которых говорил хранитель папирусов Эратосфен. Опять нас навестили белохвостые фаэтоны; на юге и юго-западе от нас лежали за горизонтом Бразилия и Гайана. Настроение у ребят было отменное. Норман связался с Крисом в Осло, и тот подтвердил, что помогает Ивон подыскать в Нью-Йорке кинооператора, который мог бы выйти нам навстречу из Вест-Индии.
Девятого июля, не успели мы обнаружить, что волна, которая накрыла каюту, кроме того, наполнила водой бочку, где лежало почти 100 килограммов солонины (мясо после этого сгнило), как пришел потрясенный, весь бледный Жорж и сообщил новость похуже: веревки, крепившие крайнюю связку папируса с наветренной стороны, перетерло ерзающим взад-вперед под ударами волн полом каюты. Одним прыжком мы с Абдуллой очутились на правом борту. И увидели такое, чего мне никогда не забыть. За каютой вся лодка разошлась вдоль. Правая бортовая связка, на которую опиралось одно колено мачты, то отходила, то опять прижималась к корпусу, уцелели только веревки на носу и на корме. Вот опять волна отвела ее в сторону, и мы глядим прямо в прозрачную синеву у наших ног. Никогда Атлантический океан не казался мне таким прозрачным и глубоким, как в этой щели, рассекшей наш папирусный мирок. Если черная кожа бледнеет, то Абдулла побледнел. Ровным голосом стоика он бесстрастно сказал, что это конец. Веревки перетерлись. Цепь разомкнута. Теперь вся вязка постепенно разойдется, через два-три часа стебли расплывутся в разные стороны.
