Хотя в предыдущие месяцы Фрейд интенсивно исследовал сексуальные фантазии, связанные с детством, одновременно с этим он стойко держался своей веры в реальность рассказываемых ему совращений. Отказаться от этой веры было нелегко, и очень вероятно, что решающим фактором в этом отказе явился его собственный психоанализ, который он провел в июне того года.
Читая это письмо, ощущаешь, что его писал человек, находящийся в сильном возбуждении. Есть строки, указывающие на то, что теперь, когда ему придется отказаться от своего «ключа» к разгадке секретов истерии, его надежды стать знаменитым и процветающим врачом полностью рухнут. «Я видоизменю слова Гамлета: „Готовность — это все“[90] и т. д., на слова: „Быть бодрым — это все“. Я действительно, должно быть, очень огорчен. Надежда на вечную славу была так же прекрасна, как и надежда на несомненное богатство, полную независимость, возможность совершать путешествия и спасение детей из страны тревог, которые испортили мою юность. Все это зависело от того, преуспеет ли моя истерия (невротика) или нет. Теперь я снова скромно могу подчинить себя ежедневным заботам и экономии».
В 1914 году Фрейд следующим образом описал свое состояние при этом открытии:
Когда эта этиология рухнула вследствие ее неправдоподобия и противоречия с несомненно установленными фактами, то непосредственным следствием этого явился период полнейшей растерянности. Анализ приводил вполне правильным путем к этого рода детским сексуальным травмам, и тем не менее они оказывались ложью. Почва действительности была, таким образом, утеряна. В это время я охотно бросил бы всю работу, подобно моему почтенному предшественнику Брейеру после сделанного им неприятного открытия (случай с Анной О.). Может быть, я устоял только потому, что у меня не было выбора начинать что-либо другое. В конце концов я стал понимать, что никто не имеет права отчаиваться только потому, что обманулся в своих ожиданиях, но что следует проверить, не ошибся ли он в своих предположениях. Если истерики указывают на вымышленные травмы как на причину симптомов болезни, то сущность этого нового факта сводится к тому, что они фантазируют о таких сценах, и поэтому необходимо считаться с этой психической реальностью так же, как и с практической.
Довольно интересно, что этот драматический отчет не полностью совпадает с его описанием своего состояния в письме, которое мы только что процитировали. Правда, здесь он признает: «Теперь я не знаю, где нахожусь, так как не достиг еще теоретического понимания действия механизма вытеснения». И выходит, что лишь это волновало его в то время. Обсуждая свое недоумение по поводу теоретического понимания действия механизма вытеснения, Фрейд говорит: «Если бы я был подавленным или усталым, такие сомнения могли бы рассматриваться как признаки слабости. Но так как я нахожусь в прямо противоположном расположении духа, я должен рассматривать эти сомнения как результат честной и энергичной интеллектуальной работы и гордиться своими критическими способностями, проявляющимися в такой сосредоточенности. В конце концов, возможно, эти мои сомнения являются всего лишь эпизодом на пути к дальнейшему знанию».
Что касается результатов этой его грубой ошибки с далеко идущими последствиями, он совершенно неожиданно сознается, что «ничуть не чувствует ни малейшего стыда по этому поводу, хотя, — добавляет он, — обстоятельства, казалось бы, требуют этого…» А далее у него следует очаровательный отрывок: «Конечно, я не буду говорить об этом в Гаде или кричать об этом на улицах Аскалона, в стране Филистимлян[91], но, между нами говоря, у меня чувство скорее победы, чем поражения».
И для такого его приподнятого настроения были все основания, так как с помощью этого приобретенного им осознания он стоял накануне исследования всей сферы детской сексуальности и завершения своей теории психологии сновидений — двух его самых великих достижений.
Глава 12
Ранняя психопатология (1890–1897)
К 1890 году Фрейду на несколько лет пришлось отказаться от какой-либо дальнейшей лабораторной работы в области нейрогистологии, и, хотя к этому времени он уже стал компетентным неврологом, он не проявлял сколько-нибудь серьезной заинтересованности в клинической неврологии. К счастью, сама частная практика приводила к нему в основном невротичных пациентов. Возникающие в связи с ними проблемы вскоре пробудили интерес Фрейда к их случаям. Почему-то Фрейд никогда не считал клиническую неврологию «научной» и страстно желал вернуться к «научной» работе. Не совсем понятно, что он понимал под этим словом, но анатомия мозга занимала его внимание. Под этим словом Фрейд подразумевал не просто «самобытное исследование», а нечто более фундаментальное — возможно, такое исследование, которое прольет свет на природу человека, на взаимосвязь между телом и разумом и на то, как человек стал сознающим себя животным.
Единственная его работа в области неврологии, которую он высоко ценил, была работой по афазии, а так как речь является единственной функцией, где имеется какая-то возможность связать разум с мозгом (берет начало от открытия Брока локализации этой функции в лобной извилине левого полушария), то, естественно, можно понять особый интерес Фрейда к этой функции.
В отличие от клинической неврологии клиническая психопатология вызывала у Фрейда глубокий интерес. Те наблюдения и открытия, которые он сделал в этой области, сами по себе образовывали захватывающие интеллектуальные проблемы, но даже подобный интерес был на втором месте по сравнению с более грандиозным планом создания исчерпывающей теории невротических проявлений. А эта проблема, очевидно, очень сильно захватила Фрейда, так как, занимаясь ею, он надеялся исследовать структуру и деятельность разума в целом.
В этом сказался его подлинный гений. Тогда как многие люди считали и до сих пор считают, что неврозы — это просто расстройства, болезни, представляющие собой отклонения от нормы, Фрейд, должно быть, уже в самом начале предугадал не только то, что они представляют собой просто один из видов душевной деятельности, но также то, что их изучение откроет доступ к глубинным областям всякого разума. Психопатология, понимал он, станет средством приближения к психологии в целом и, возможно, самым ценным средством такого приближения. В одной из своих работ за 1896 год он действительно употребляет выражение «будущая психология невроза» для обозначения такой психологии, «для подготовки пути к которой философы сделали очень мало».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
