— И какова их судьба сегодня?
— Юридически все перечисленные объекты по-прежнему секретны, хотя теперь это уже секрет Полишинеля. Принадлежат они, как и полвека назад, Министерству обороны и постоянно поддерживаются в рабочем состоянии — на случай чрезвычайных обстоятельств. То есть впустую пожирают колоссальные средства. И таких подземелий по Москве множество. А между тем совершенно очевидно: гораздо разумнее было бы снять режим секретности и передать хотя бы часть бункеров и тоннелей в муниципальную собственность. Поймите меня правильно: я вовсе не призываю рассекречивать все, что настроили под землей. Существует целый ряд объектов оборонительного комплекса, и в наши дни функционирующих по прямому назначению. Но нынешняя российская военная доктрина предусматривает, в частности, отказ от подземных сооружений, не связанных с военной тактикой. Вот как раз их целесообразно употребить на гражданские нужды. Судите сами: Российская государственная библиотека — крупнейшая в стране — не имеет нормального хранилища! Это же не просто позор — это преступление! Музеям негде хранить картины, банкам — деньги, университетам и институтам нужны помещения для лабораторий… Не говоря уж о продуктовых и прочих складах. А подземелья — идеальное решение подобных проблем. От влияний внешней среды они надежно защищены, условия внутри них — я имею в виду температуру, влажность и т.п. — стабильны: чего же еще желать? Наконец, подземелья в большинстве своем весьма объемисты, те, что состоят из многих этажей, оборудованы лифтами…
— А вот один из представителей Генштаба заявил со страниц «Комсомолки»: «Жара в московском подземелье градусов 30–35, а влажность под 100%, но люди привыкли. Внимания друг на друга не обращали. Телеграфисток за женщин не принимали…» Если эти и есть стабильные условия…
— Честно скажу, сообщение озадачивает. На глубине заложения подземных объектов температура горных пород составляет 7–10 градусов выше нуля, а влажность при нормальной работе вентиляции в тоннелях и на станциях метро не более 60%. При параметрах же, указанных генштабистом, никакая аппаратура не может нормально работать — тем более люди. По-моему, из его слов следует, что в отделке сооружений имеются протечки, а системы вентиляции и кондиционирования никуда не годятся. Я не знаю, какие конкретно объекты он подразумевал, но, очевидно, перед передачей спецподземелий городскому хозяйству необходим тщательный техосмотр, а возможно, кое-где и ремонт. Видимо, за полвека многое пришло в негодность.
— Ханан Исаакович, как бы вы сформулировали свои предположения по дальнейшему использованию подземных сооружений в гражданских целях?
— Собственно говоря, мне уже приходилось их формулировать — в подробном письме, которое я направил мэру Москвы. Вкратце они сводятся к следующему. Прежде всего надо снять гриф секретности и официально опубликовать информацию о реальном состоянии дел на объектах, не связанных с военной тайной и не нужных для обороны. Затем составить перечень сооружений, подлежащих конверсии, реализовать их и полученные средства — вкупе с теми, что шли на их содержание, — передать на строительство метрополитена и городских коллекторных тоннелей. Далее: мы за последние годы безбожно отстали от мировой практики горностроительного производства. Нужна база информации о зарубежном опыте, доступная специалистам-практикам. Имейте в виду, что на Западе тем временем произошел резкий скачок в технологиях и механизации работ.
Кроме того, в Европе и Америке при проектировании подземных объектов сразу предусматривается возможность их двоякого использования — в военных и мирных целях, причем не только для гражданской обороны. Такой опыт есть и у нас — правда, небольшой и, как бы сказать, не совсем тот. В 1969 году начали применять новую, разработанную мной технологию сооружения пусковых шахт в неустойчивых водоносных грунтах зоны покровных отложений — путем погружения крепи в тиксотропной рубашке. Так вот: с военными строителями тогда договорились, что тем же методом они будут строить шахтные стволы на рудниках и прочих невоенных объектах. Тогда же, в 1969-м, эту прогрессивную технологию внедрили на Метрострое. В результате получили немалую прибыль.
Наконец, опыт проектировщиков и строителей бункеров и тоннелей поистине бесценен, и его надо использовать — пока они живы. Точнее мы. Ведь большинство из нас если не в преклонном, то в пенсионном возрасте, и нельзя терять время.
ОН НАЗЫВАЛ СЕБЯ ЦАРЕВИЧЕМ
(Материал С. Цыганковой)
В январе 1949 года в республиканскую психиатрическую больницу Карелии с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз» привезли Семенова Филиппа Григорьевича, заключенного одной из исправительных колоний, что вблизи города Медвежьегорска. В сопроводительных документах значилось, что он дважды перенес инсульт с последующим параличом. Потом наступило улучшение — в такой степени, что он мог выходить на работу. Однако 8 января заключенный внезапно почувствовал сильную головную боль, обратился в санчасть, где ему оказали помощь. А спустя некоторое время Семенов засобирался куда-то ехать, ругал какого-то Белобородова, перестал узнавать окружающих, отказывался от пищи. Поэтому врач колонии и направил Семенова в республиканскую психиатрическую больницу.
Сохранилась история болезни странного пациента под номером 64. На титульном листе значатся его фамилия, имя и отчество, год рождения — 1904, национальность — русский, отрасль производства — экономист-финансист. Далее данные объективного обследования. Отмечено, что больной высокого роста, правильного телосложения с признаками плохого питания, с бледной окраской кожи, одутловатым, асимметричным лицом. Выглядит старше своих лет, мышечная система развита недостаточно. Реакция на свет ослаблена, речь затруднена. Походка неровная, ходит, оттягивая левую ногу. Формальное сознание сохранено, ориентирован по месту и времени.
Казалось бы, ничего особенного, вполне рядовой пациент для психиатрической больницы. Если бы не откровения самого заключенного. Немного приободрившись, Семенов рассказал врачам, что на самом деле он — царевич Алексей Романов, был спасен во время расстрела царской семьи, доставлен в Ленинград, там жил, затем служил в Красной армии кавалеристом, после войны учился в Институте имени Плеханова, работал экономистом в Средней Азии. Всю жизнь его преследует Белобородов, который знает его тайну, именно он и заставил Семенова пойти на хищения, из-за чего тот и попал в лагеря. Как отмечено в истории болезни, манеры, тон, убеждения говорили о том, что пациент был знаком с жизнью дореволюционного высшего света.
С необычным пациентом в больнице долго общались врачи-ординаторы Юлия Сологуб и Далила Кауфман. Как рассказывала впоследствии Далила Абрамовна, это был высокообразованный человек, знавший иностранные языки, много читавший, особенно классику. Свой «бред», именно так — в кавычках — характеризовала Кауфман откровения пациента, он никому не навязывал, это никак не отражалось на его поведении, как бывает обычно у больных, что и ставило врачей в тупик.
По утверждению Семенова, во время расстрела в Екатеринбурге отец обнял его и прижал лицом к себе, чтобы мальчик не видел наведенных на него стволов. Он был ранен в ягодицу, потерял сознание и свалился в общую кучу тел. Его спас и долго лечил какой-то преданный человек, возможно, монах. Несколько месяцев спустя пришли незнакомые люди и заявили, что отныне он будет носить фамилию Ирин (аббревиатура от слов «имя Романовых — имя нации»). Затем мальчика привезли в Петроград, в какой-то особняк будто бы на Миллионной улице, где он случайно услышал, что его собираются использовать как символ объединения сил, враждебных новому строю.
Такой участи себе он не желал и поэтому ушел от этих людей. На Фонтанке как раз записывали в Красную армию. Прибавив два года, он попал в кавалерию. Потом учился в институте. Женился. Сменил фамилию на Семенова, взяв документы родственника супруги.
— Постепенно мы стали смотреть на него другими глазами, — вспоминала Далила Кауфман. — Стойкая гематурия (наличие в моче крови или эритроцитов), которой он страдал, находила себе объяснение. У наследника была гемофилия. На ягодице у больного был старый крестообразный рубец. И наконец мы поняли, что нам напоминала внешность больного, — известные портреты императора Николая, только не Второго, а Первого.
Когда на традиционную консультацию в петрозаводскую психиатрическую больницу приехал известный профессор из Ленинграда Самуил Генделевич, пациента, естественно, показали ему, потому что сами не могли поставить диагноз. А кроме того, консультант был компетентен и в «царских» вопросах. Он знал расположение и назначение покоев Зимнего дворца и загородных резиденций начала XX века, имена и титулы членов царской семьи и ее династических ответвлений, все придворные должности, протокол церемоний, принятых во дворце.
