завернул сюда случайно. К футбольному полю его притягивало ощущение, что Сашина смерть таит в себе некую загадку. Не укладывалось в голове, что крепкого молодого человека могло убить футбольным мячом. Может, у него было скрытое заболевание: какая-нибудь аневризма, например? Теперь это не имело решительно никакого значения, но такое уж было у Бродова свойство: неразрешённых загадок он не отпускал от себя легко, мысленно возвращался снова и снова… Что, если спросить у спортсменов, известны ли им подобные случаи?
Он не собирался прерывать ребят, отвлекать от тренировки. Хотел посидеть на трибуне, посмотреть, подумать. Перед мысленным взором стояло лицо молодого журналиста, полное радости человека, которому всё, чем он занят в жизни, очень интересно. Спортсмены бежали по кругу каким-то смешным для непосвящённого аллюром с приседаниями, подскоками, дрыганием ногами в разные стороны. У ограды лежала пара мячей, пока не востребованных. Походя Николай пнул мяч, как тогда, после матча. Тогда он сделал это впервые в жизни — от огорчения и растерянности. Теперь — просто бездумно повторил прежний жест. Видно, есть для мужчины нечто притягательное в возможности от души пнуть ногой нелепый, увесистый кожаный комок…
Бродова обдало холодом: мяч отскочил от его ноги, не так уж сильно размахнувшейся, куда резвее, чем в прошлый раз. Он был легче! Николаю совсем не захотелось проверять и убеждаться в собственной правоте, но он всё же толкнул и второй лежавший у ограды мяч. Сомнений не осталось: и этот оказался заметно легче того, рокового.
Теперь Николай опустился на лавку; постарался успокоиться и собраться с мыслями. Вспомнилось, как уже на выходе со стадиона кто-то прошагал мимо него с тяжёлым коричневым шаром в руках. Он тогда подумал: на экспертизу. Но дела никакого не завели.
На лавке с краю притулился мальчишка. Он упоённо наблюдал тренировку спортсменов. Вихры прилипли к взмокшему лбу, и от худого тела пыхало жаром — видно, парнишка и сам только что бросил гонять мяч.
— Разбираешься в футболе? — спросил Николай.
Парень скромно повёл плечом и неопределённо протянул:
— Ну…
— Могут мячи весить по-разному? — спросил Николай. — Один легче, а другой тяжелее?
— Прям сильно тяжелее? — уточнил собеседник, подобравшись.
— Да.
— Так неправильно, — сообщил мальчишка авторитетно, — мячи не должны сильно отличаться. Грамм на десять — двадцать, ну, там, тридцать. Вы не заметите.
Николаю стало холоднее прежнего.
— Но это — когда сухой, — пояснил юный футболист.
— А бывает какой? — осторожно уточнил Бродов, понимая, что в глазах парня превратился в дремучего, безнадёжно отсталого субъекта.
— Мокрый, — усмехнулся тот.
Впрочем, чувствовалось: мальчишке приятно, что взрослый на полном серьёзе ожидает его авторитетных разъяснений.
— Тот же самый мяч размокнет во время игры — ну, дождь там, поле мокрое — и станет тяжеленным. И не прыгает толком. Летит не далеко… Ну, а башкой отобьёшь — можно получить сотрясение мозгов. Запросто!
— Понял. Спасибо!
Николай зашагал прочь. Холод отпустил его. Накатила печаль. Криминального в Сашиной гибели нет. Надо же! Дождик едва моросил, а мячи размокли. Мокрая трава. Кинули запасной, но и тот ведь лежал на траве — вот беда! «Тяжёлый летит не далеко», — сказал его футбольный просветитель. Но это у мальчонки летит недалеко, а тот бугай пнул со всей дури. Несчастный случай. Надо же, чтобы так не повезло!
Месяц Николай проваландался в ожидании назначения. Кто-то где-то с кем-то что-то согласовывал, решал. Бродову не докладывали. Он давно приготовился к любому повороту судьбы. Пока есть время, прощался с Москвой.
Сколько хожено по улицам и переулкам — и по делу, и просто так, но на Сивцев Вражек Николай давненько не забредал. Случайно ли или намеренно обходил стороной. А тут оказался неподалёку — заходил в Торгсин, недавно построенный примерно на месте бывшего Смоленского рынка, и решил пройтись по Сивцеву от самого хвоста, упёршегося в Денежный переулок, до Пречистенского — нет, теперь Гоголевского — бульвара. Шёл по чётной стороне, с удовольствием щурился от яркого солнца, пригревавшего щёку и плечо. Отвлёкся, думал о своём, рассеянно глядел вперёд. Однако в сторону дома Извольских не мог не повернуть головы. И застыл. Дома не было.
Как так? Николай заторможенно огляделся. Цел обветшалый особняк по чётной стороне переулка на углу, керосиновая лавка, и дальше непримечательный двухэтажный дом. И дом напротив него, по нечётной стороне, тоже стоит, не говоря о двух доходных громадинах дореволюционной постройки. Но между этими шестиэтажными зданиями ничего нет.
На месте двухэтажного особняка с мезонином и флигелей зияла пустота, прикрытая деревянным забором-времянкой. Из пустоты, из котлована, который угадывался там, где, словно зуб из челюсти, был выдран из тела Москвы старинный дом, беспорядочно росли тонкие металлические прутья — будущий каркас будущего здания. За забором проглядывала крыша расположенной в глубине двора низкорослой хозяйственной постройки, а над нею — сквозь густые ветви деревьев соседнего сада — очертания другого старинного особняка, пока не тронутого.
Прохожий невольно толкнул Николая, стараясь обойти на узком тротуаре. По мостовой грохотали один за другим нелепого вида грузовые автомобили с песком и щебнем.
Надо бы перейти дорогу и, обойдя соседний многоэтажный дом с угла, зайти через его подворотню во двор, чтобы увидеть воочию груду строительного мусора, оставшегося от разрушенного особняка, и котлован будущего дома. Или, не оглядываясь, направиться скорым шагом к бульвару. Но Николай нелепо торчал посреди тротуара как вкопанный: ни уйти, ни подойти — и не отрывал взгляда от разновеликих арматурных прутьев.
— Товарищ, что с вами?
Детский голос. Дождался! Уже детвора озаботилась его ступорозным состоянием! Девчонка лет десяти требовательно смотрела на Николая снизу вверх. Она была в светло-сером клетчатом платье, под воротником — красный галстук, в руке — школьный портфель. Густые и прямые каштановые волосы коротко подстрижены и прихвачены на висках заколками, чтоб не лезли в глаза.
— Смотрю, новый дом строят, — сказал Николай спокойно. — Давно начали?
— Как нас отселили, так и начали, — ответила девочка охотно. — Недавно.
— Отселили?
— Тут стоял трёхэтажный дом. Мы жили наверху, в мезонине.
Бродов побледнел. Благо, что дети ещё не умеют подмечать такие вещи!
— Куда вас отселили? — спросил не без подлинного интереса.
— Никуда, это временно. Мы пока живём у моей тёти на Ильинке, ждём квартиру. Нам дадут в новом доме.
— Прямо здесь? — догадался Бродов.
— Да, — ответила девочка с удовольствием и гордостью и добавила проникновенно: — Надеюсь, на третьем этаже, как раньше.
Солнце играло на её блестящих каштановых волосах.
Николай невольно улыбнулся. Вот и новая москвичка! Сомневаться не приходилось, что родители подались в Москву, как и все, в смутные послереволюционные годы — за работой, за лучшей жизнью,
