Разум еще противился: «Ты пытаешься все факты перевернуть с ног на голову, чтобы только прийти к желанному выводу. Ты же боишься взглянуть правде в лицо! Как изменился Чер! Один из тех «зверушек», неважно какого роду-племени. Он же тронутый — вот самое верное определение. Помнишь тот день, когда ты с Гейджем запускал змея? Помнишь, как живо и чутко откликался он на все вокруг? Так запомни его таким. Неужели ты хочешь вернуть на белый свет бессмысленное существо, как в бездарных фильмах ужасов? Или — что ближе к прозе жизни — дефективного недоумка? Он станет есть руками, тупо уставясь на телевизионный экран. И никогда не выучиться ему написать собственное имя. Помнишь, что Джад говорил про свою собаку? «Моешь Пестрого, а он — словно шмат мяса». Ты тоже хочешь шмат мяса, шмат очеловеченного мяса? Ладно, допустим, тебя и такое устроит, но как ты объяснишь жене возвращение сына из мертвых? А дочери? Стиву Мастертону? Всему белу свету? Подумай, что случится с Мисси Дандридж, когда она подъедет к вашему дому и увидит, как Гейдж гоняет на трехколесном велосипеде. Представляешь, как она заорет? Как вцепится себе в лицо руками, только чтобы не видеть кошмара? А как все объяснить репортерам из газет? Съемочной группе программы «Простые люди», когда они объявятся у тебя на пороге, им же невтерпеж снять фильм о воскресшем ребенке.
Важны ли все эти доводы, или это лишь голос трусости? Неужели Луис верил, что возможные осложнения непреодолимы? Неужели Рейчел встретит сына не слезами радости, а как-то иначе?
Да, похоже, Гейдж возвратится несколько… обедненным. Но разве обеднеет от этого отцовская любовь? Родителям дороги и слепые дети, и сросшиеся, точно сиамские близнецы, и те, у которых все внутри перепутано. А когда дети вырастали ублюдками и насиловали, убивали, истязали ни в чем не повинных, родители взывали к милосердию судей, уповали на снисхождение Фемиды.
Неужели он способен разлюбить Гейджа, случись тому лет до восьми носить слюнявчик? Или одолеть букварь лишь к двенадцати годам? Или вообще не научиться читать? Неужели он способен избавиться от сына, как от ошибки природы, найдись иное спасительное средство?
ЛУИС! ТЫ ЖИВЕШЬ СРЕДИ ЛЮДЕЙ И ОНИ…
Он резко и сердито оборвал эту мысль. Уж что-что, а общественное мнение заботит его в последнюю очередь.
Луис взглянул на разровненную землю на могиле, и душу волной захлестнул страх перед неведомым. Пальцы — сами по себе — принялись чертить на земле: все тот же знак, спираль. Он тут же обеими руками стер рисунок и спешно, точно вор, покинул «Красивый уголок». Казалось, вот-вот его заметят, остановят, начнут расспрашивать.
За пиццей он приехал позже назначенного времени, и, хотя ее держали на плите, она остыла и вкусом напоминала глину. Луис откусил раз-другой и выбросил остальное в окно — вместе с коробкой. Вообще-то он уважал порядок и чистоту, но не хотелось, чтобы дома Рейчел обнаружила злосчастную пиццу в мусорном ведре. Мало ли что придет ей в голову? Подумает: нет, не за пиццей ездил муж в Бангор.
Так, теперь надо продумать время и обстоятельства будущей операции.
Время. Самое, пожалуй, важное. Тимми Батерман умер задолго до того, как отец перетащил его к индейскому могильнику. УБИЛИ ЕГО 19-го… ПОХОРОНИЛИ ЕГО… МИНУТОЧКУ… КАЖЕТСЯ, 22-го. А ДНЕЙ ЧЕРЕЗ 5 МАРДЖОРИ УОШБОРН УВИДЕЛА ЕГО НА ДОРОГЕ.
Ясно, значит, старик Батерман перезахоронил сына дня через четыре. Нет, раз не выходит определить точнее, лучше ошибиться, убавив один день, скажем, через три дня. Предположим, что 25-го Тимми ожил. Итого, получается на шестой день после смерти, самое скорое. Но могло это произойти и на десятый. У Гейджа пошел пятый день. Много времени упущено, что и говорить, но все же рекорд Батермана еще можно побить. Если только…
Если только обстоятельства сложатся так же благоприятно, как и в случае с котом. Кот умер на редкость в удачное время — жена с детьми была далеко. И о беде знал только он сам да Джад. А семья гостила в Чикаго.
Ну вот, теперь ясно, как поступать, как в разгаданной головоломке-мозаике, последний кусочек стал точнехонько на место.
— Что-то я тебя не понимаю, — Рейчел остолбенело воззрилась на мужа.
Четверть десятого. Элли уже легла спать. Рейчел приняла еще одну таблетку снотворного. Прибрала в доме после поминального ужина (жуткое название, как и «прощальная церемония», но иначе вечерние посиделки с соседями и друзьями и не назовешь), спокойная, даже отрешенная, вроде и не обратила внимания, как приехал Луис… Однако услышала и поняла, о чем он говорил.
— Да, поезжай в Чикаго вместе со своими стариками, — терпеливо повторил Луис. — Они улетают завтра. Созвонись с ними, потом — с «Дельтой», может, на тот же рейс билеты еще есть.
— Луис, ты в своем уме? Сначала подрался с отцом, а теперь…
Луис сам удивился, как гладко и логично он объяснял жене. Совсем на него непохоже. Его охватил азарт. Точно он на футбольном поле, принял мяч, сделал рывок, обвел одного, другого и — гол! Луис никогда не отличался изобретательностью во лжи и не готовил заранее убедительные слова, но сейчас нанизывал, точно бусины, лжинку за лжинкой, недоговоренность за недоговоренностью, оправдание за оправданием.
— Из-за того, что подрался, и хочу, чтобы ты с Элли с ними поехала. Наша вражда — как зияющая рана. Давно пора ее зашить и вылечить. Я знал… чувствовал… еще там, в ритуальном зале. Ведь я еще там хотел помириться, а вот на тебе — подрались.
— Ехать… сейчас… По-моему, Луис, неудачно ты это придумал. Нам лучше быть вместе с тобой, а тебе — с нами. — С тревогой и сомнением посмотрела она на мужа. — По крайней мере, мне хотелось бы верить, что тебе с нами лучше. Да и не в состоянии мы сейчас…
— …оставаться здесь, — подхватил Луис, его начинало трясти — не лихорадка ли? — Я рад, что нужен вам, и, конечно, мне с тобой и Элли лучше всего. Но сейчас оставаться тебе здесь, дорогая, просто нельзя — на всем белом свете страшнее места не найти. Куда ни шагни, ни брось взгляд — всюду Гейдж, в каждой комнате, за каждым углом. И тебе, и мне тяжело. Но еще тяжелее Элли.
В глазах у жены мелькнула боль, похоже, Луис задел нужную струнку. Вот и одержал легкую победу, стыдливо подумал он. Правда, во всех учебниках психологии говорилось, что после кончины близкого хочется сразу бежать прочь из дома смерти. Но поддаваться этому побуждению нельзя, ибо бегство принесет лишь сомнительную и краткую победу гордыне, не желающей примиряться с действительностью. Мудрые книги советуют не покидать домашнего очага, бороться с горем, так сказать, на своей территории, пока оно не отступит, не растворится в воспоминаниях. Но Луис не находил решимости проводить над домашними задуманный опыт. Их надо отослать, хотя бы ненадолго.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
