Буржуазный характер духоборческой идеологии, несмотря на ее видимый радикализм, виден также из целого ряда других характерных черт и сказывается также в культе. Так, уже из «Духоборческого исповедания» видно, что духоборцы вовсе не отвергали всех «книг»; они признавали священное писание, но с некоторыми оговорками и условиями. Они говорили, что в том виде, как оно есть, священное писание не имеет значения высшего авторитета, ибо, во-первых, оно не есть первое и последнее /306/ откровение. Откровение дается непосредственно «духом»; «„дух“ просвещает человеческий разум» и помогает раскрывать тайный смысл писания, закрытый людскими добавлениями и искажениями; истолкованное при помощи «духа» писание становится уже руководящей нормой. Смысл учения о троице, например, духовно толковался таким образом: «Троица — существо непостижимое: отецбог — память, сын-бог — разум, дух-бог — воля: бог-троица — един». Значит, духоборческий «дух» — это не дикое опьянение во время радений, но разумное исследование и рассуждение. Таким образом, от магического мистицизма духоборцы перешли к аллегорическому рационализму, методу чисто буржуазного характера. Также совершенно очевидно, что такой «разумный дух» должен был дать и совершенно иные практические советы. Екатеринославские духоборцы не изложили систематически своей практической морали; но уже некоторые места «Духоборческого исповедания» дают возможность указать, в какую сторону хотел направить их практическую работу их «дух». «Все творения господни… прекрасны, благи и невинны суть и точно и единственно на утехи и удовольствия человеку созданы», но на деле ими владеют и наслаждаются не все, а лишь «забывшие в сердцах господа», которые стараются «побольше награбить и захватить бы славы и всех благ мира в руки своя… Отсюда вся злая в мире». Это зло мира и должны уничтожить духоборцы, как «истинные» и «воистинные люди». Человек вообще по своей природе есть «чудное, дивное творение божие», ибо в нем пребывает душа, которая есть «ум небесный», «ум божественный». Но действие этой души проявляется лишь в достойных того людях, которые знают и соблюдают «закон бога». Эти избранные люди, конечно, духоборцы; борьба за «духа» должна была привести их к обладанию «всеми творениями господними», к пользованию всеми «утехами и удовольствиями»…
Буржуазный характер духоборческой доктрины особенно ярко сказывается в разделении всех «избранных», т. е. членов секты, на две группы. «Избранные» не все равны, но делятся на две категории: «людей истинных», к которым относится духоборческая масса, и «людей воистинных», к которым относятся духоборческие вожди и пророки. Эти последние — «столбы до небес», «Христы». Духоборческое учение о Христе было сформулировано окончательно Капустиным, который преобразовал доктрину хлыстовства о постоянном воплощении Христа, /307/ соединив ее с екатеринославским учением о «духе» как о божественном разуме. Христос — это и есть божественный разум; впервые он явился в Иисусе, в котором обитал, как душа в теле, но затем не вознесся на небо, а продолжает пребывать на земле согласно обетованию: «Се я с вами во вся дни до скончания века». Последующим вместилищем души Иисуса были первые римские папы, затем другие праведники, затем духоборческие пророки, «столбы до неба» — Силуан Колесников, сам Капустин: «Я действительно Христос, ваш господь, падите ниц предо мною и обожайте меня»; после Капустина Христос будет жить в его сыне и так далее в его потомстве, ибо степень «разумности» всегда передается по наследству от отца к сыну. — Для духоборческой массы Капустин, его жена и родственники стали «святыми праведными», и их призывали впоследствии духоборцы в молитвах наравне с господом и богородицей. Обладание постоянно воплощающимся Христом давало духоборцам повод заявлять, что «царство божие посреди нас» и что они поэтому являются истинным божиим родом.
Мы видим, что духоборческая идеология в основе своей исходила из некоторых понятных и близких крестьянству анимистических и дуалистических воззрений; но в своем развитии она вобрала в себя также ряд книжных и даже богословских элементов, возникавших в среде буржуазной верхушки духоборчества, и потому в целом духоборческая идеология отличается смешанным и даже местами противоречивым характером. Еще яснее смешение старых крестьянских элементов с новыми буржуазными веяниями проглядывает в духоборческой обрядности. Общественное богослужение у духоборцев было упрощено и рационализировано на протестантский образец и состояло в пении и чтении псалмов и стихов, но в заключение обязательно поминались «святые родители» и основатели секты. По умершем не плакали и не причитали, ибо «дух» его якобы оставался среди живых; но умирающий, если у него хватало сил, должен был прочитать апокрифическое сказание «Сон богородицы», в котором суммированы чисто народные взгляды на судьбу души после смерти, а главнейшим моментом похоронного обряда считался поминальный обед. Духоборцы отвергали иконы, мощи, даже крест, отрицательно относились к культу святых и даже троицу толковали аллегорически. Но одновременно с этим сохранились без всяких возражений со стороны «Христов» и учителей заклинательные /308/ молитвы в форме старых заговоров. Такой молитвой был только что упомянутый «Сон богородицы», который считался спасительным не только для умирающих, но и для родильниц, и всякого человека, якобы охранял от всяких напастей; в других заговорах призывался в качестве магического орудия против сатаны крест, ангелы, ангел-хранитель и некоторые святые; магическое значение придавалось, как в Древней Руси, двенадцати пятницам и пяти архангелам. По свидетельству БончБруевича, кроме таких полуофициальных молитв бытовали среди духоборцев и подлинные заговоры, хранившиеся в тайне колдуньями и знахарями. Духоборцы не совершали браков в молитвенном доме; весь брачный обряд был домашним, но он с некоторыми сокращениями и без пьянства воспроизводил обычный деревенский свадебный домашний обряд. Духоборцы считали, что сейчас «царствует Вавилон» и что их царство будет только после «последнего суда»; в изображении этого царства опять-таки проглядывает уже отмеченная нами двойственность. Крестьянские корни духоборческой эсхатологии сказываются в том, что на последний суд «для совершения правды», т. е. в качестве судей, соберутся все порабощенные и угнетенные, все те, кто «сеял, а не жал», но только «ссыпал в житницы» тех, кто жил трудом, потом и кровью других. И когда господь «поставит на суде людей своих», заговорят свидетели: «изыдут сироты с обличением царей страшных, на орла двуглавого, на видение гнева, на его крылья грозные, на его перья строптивые, на его когти злющие, на его главу лукавую, на его тело суетное». Но результаты суда рисуются уже под углом зрения буржуазного равенства, с некоторым оттенком анархизма. Будет новое небо и новая земля; на этой последней произойдет «прекращение начальства», и все уравняется — все чины, сословия, ордена и прочие перегородки между людьми «огонь поест», и все люди станут полны совершенного разума.
Действительность, конечно, сложилась совсем подругому. «Двуглавый орел» и «Вавилон», как мы уже видели, повели самую энергичную борьбу с «детьми Авеля». Первые блестящие успехи сменились днями разорения и уныния; движение было захвачено репрессиями в самом начале, и слабая сторона его в сравнении с старообрядчеством заключалась в том, что первые, самые трудные шаги ему приходилось делать не вдали от мира, а посреди этого мира и на виду у него. Это обстоятельство /309/ оказалось решающим для судьбы духоборчества. После того как духоборческие общины были разбиты, а сами духоборцы были оторваны от начатого ими пути и превратились в ссыльных или в каторжников, возрождение духоборчества должно было пойти по какому-то новому пути. И когда «плен кончился», когда в 1801 г. Александр I своим манифестом дал амнистию пострадавшим за религиозные убеждения, духоборцы, возвращаясь разоренными нищими на прежние места, почти не находили для себя точки опоры. Тогда-то харьковские духоборцы обратились к сенаторам, ревизовавшим Харьковскую губернию, с ходатайством отвезти их «в одно поселение», где они могли бы, трудясь на земле, стать опять на ноги. Правительство было в это время озабочено заселением пустынных, но плодоносных екатеринославских степей; сенаторы признали, что «бедное состояние духоборцев жалостно», и высказались за исполнение их просьбы. Ив 1802 г. последовал императорский указ, который, принимая во внимание разорение духоборцев и в видах разобщения их от православных и «погашения» (!) их ереси, отвел для них пустопорожние места по р. Молочной в Мелитопольском уезде. Это и были так называемые Молочные Воды, куда переселились все духоборцы из Екатеринославской. Харьковской, Тамбовской и других губерний; туда были отпущены и ссыльные, в том числе сын Силуана Колесникова Кирилл. Всего воспользовалось манифестом свыше 800 человек; во главе переселившихся стоял Капустин. Духоборцам дали по 15 десятин на душу, освободили от податей на пять лет и выдали подъемных по 100 рублей на семью с рассрочкой их уплаты на 30 лет.
