В Астрахань Николай Борисович отправился водным путем. В документах сказано, что «за купленные на своз в Астрахань клажи судно (расшива у великоврацкого крестьянина Мартына Абрамова) и лодку (куплена у крестьянина Михайлы Колмина) — 1428 рублей». Для «згонки судна с клажей в Астрахань» нанята была ватага бурлаков числом в 25 человек. Путь по великой русской реке начался 20 сентября и закончился в 20-х числах октября[237].
О. А. Кипренский. «Портрет графа Ф. В. Ростопчина в старости». Из собрания члена клуба Ф. Ф. Вигеля. Научн. библиотека МГУ.
Некоторое представление о княжеском путешествии можно составить по картинам и рисункам, исполненным во время экспедиции по Волге в 1840-е годы художниками — братьями Чернецовыми. К Юсуповым они имеют некоторое отношение. Супруга князя в тайне от «художественного» общества дала денег на осуществление проекта создания грандиозного живописного «портрета Волги». До этого времени русским художникам как-то больше рекомендовалось писать виды Италии. Конечно, барка, на которой художники плыли по Волге, оказалась много скромнее княжеской «расшивы», но Волга и ее пейзажи за прошедшие со времен войны 1812 года 30 лет поменялись не слишком заметно. В Италии братья прожили также немало времени. Здесь они создали много городских пейзажей и морских видов, которые предстают перед читателем в качестве иллюстраций к рассказу о заграничном путешествии князя.
О пребывании Николая Борисовича в астраханской глуши сведений сохранилось совсем немного. Так, известно, что вместо управляющего из Ракитной приехал к Юсупову с деньгами управляющий Никольской суконной фабрикой Андрей Алексеевич Агеев, ставший вскоре, в июле 1813 года, главноуправляющим Московской домовой канцелярией Николая Борисовича, близким и доверенным человеком князя[238].
Газеты и почта до Астрахани в те времена доходили неспоро. Нескоро появлялись и сведения о военных действиях, о судьбе Москвы. Николай Борисович беспокоился о своих предприятиях и поместьях. 7 ноября 1812 года Юсупов дал «Билет» своему крепостному Степану Федорову Окуневу, в котором ему в обязанность вменялось «справиться от управляющего Щедрина, целы ли вещи, спрятанные в Васильевском, в Архангельском, в Спасском. И если неприятели вышли из сих мест, то чтобы оной вернули и реестр мне прислали, также что в домах находится и что пропало»[239].
Николай Борисович пытался получить сведения и из более надежных источников. Он писал к разным своим великосветским знакомым. Среди первых откликнулась великая княжна Екатерина Павловна. Ее письмо датировано 3 ноября. «Вы пишете, что не имеете никакого известия из Москвы, почему я и препровождаю к вам прилагаемую записку. Достоверно известно, что неприятели отступают на всех пунктах. Преданная Вам Екатерина»[240]. Писал к Юсупову и московский главнокомандующий, его одноклубник граф Федор Васильевич Ростопчин, которого Наполеон называл «поджигателем Москвы».
«Астраханское затворничество», надо полагать, пустым не стало. Юсупов занимался юридическими делами своей южной вотчины, что по обстоятельствам военного времени представлялось несколько затруднительным, а также вполне земными проблемами развития овцеводства в этом благодатном крае. Овце, по мысли князя, надлежало кормить не одних только англичан.
Сохранилась еще одна такая миленькая подробность княжеской жизни той поры — во время бегства от французов Юсупова сопровождала француженка же — мадам Денос, на прогоны и путевые издержки которой оказалось истрачено 275 рублей. Эту даму, как помнит читатель, Николай Борисович вывез из последнего заграничного путешествия. В путешествии же по астраханским степям следы ее теряются — дама представляла собой существо далеко не симпатичное, и расстались с нею без особого сожаления.
Надо отдать должное Юсупову. При самых тяжелых политических и жизненных обстоятельствах он никогда не упускал случая лишний раз побеспокоиться о своих доходах, особенно когда знал, что производимая на его предприятиях продукция не только пользуется спросом на рынке, но и необходима для укрепления обороноспособности страны.
Без труда можно представить себе такую картину. Конец лета 1812 года. В московском доме у Харитонья идут лихорадочные сборы, громадные княжеские коллекции рассовывают по неприметным углам или упаковывают, а сиятельный князь тем временем диктует секретарю, можно сказать, просительное письмо к своему управляющему в Ракитянскую канцелярию И. М. Щербакову, главный мотив которого — «не подведи, родимый, и я тебя не забуду».
«Государь мой Иван Матвеевич!
Писал я к вам… дабы вы имевшуюся в готовности селитру отправляли куда следует к сдаче и за оную деньги требовали, о чем ныне вам подтверждаю о скорейшем отправлении и поспешите как можно скорее сдать, ибо казна в селитре имеет нужду.
Также дайте мне знать, сколько за расходом как по Ракитной, так и по Ряшкам и оставя такую же сумму денег, какую вы в нынешнем году употребили на покупку шерсти, затем, что останется денег к 1-ому Генваря 1813-го года, по первой почте дайте мне знать.
Избегая все расчеты, которые вас затруднят для получения вам мне прибыли, то я рассудил: к вашему от меня прежде всего получаемому содержанию на нынешний год прибавить две тысячи рублей. Надеюсь, что сие от меня доказательство моей благодарности за ваши труды, что и вы с вашей стороны прибавите старания, чтобы все статьи економии вы неусыпно блюли… Прикажите, чтобы как фабрики, так и хлебопашество приведено будет в самом лучшем состоянии и как нынешним летом много сена, то откармливая волов, которых после пустить в продажу, мне выгоднее будет, нежели сено продавать сгонщикам; однакож сие отдаю на ваше усмотрение.
Старание приложите как ныне урожай, чтобы взятой хлеб заимообразно крестьянами возвращен был в економию…»[241].
Нет сомнений в том, что Юсупов всегда оставался тонким психологом. После получения от барина столь лестного послания трудно не начать работать с утроенной силой. Между тем последняя фраза письма характеризует Юсупова — «ярого крепостника», как полагалось выражаться экономистам-марксистам, в качестве рачительного хозяина. Заботясь о производителе, в случае неурожая крестьянам из барских запасов выдавался в долг хлеб. Сытый крестьянин, оказывается, представлялся полезнее барину, нежели голодный люмпен. Князь Юсупов понимал это задолго до возникновения марксизма, хотя, разумеется, до совхозов дело в его вотчинах не доходило. Князь просто заботился о кормившем его человеке, — почти всегда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
