И Валентина Кочетова, позволившего себя обмануть.
Бабушка
– Да, Василиса Петровна, вам только большим начальником быть… – Саша Лоскутков восхищённо следил, как хозяйка дома накладывает ему в тарелку дымящуюся манную кашу. – Такой оравой командуете…
Накануне Фаульгаберы категорически оставили его ночевать, и теперь он от души наслаждался жизнью в большой и дружной семье. Взрослые и важная Муська завтракали во вторую смену; четверо Фаульгаберят и Шушуня уже поели и, одевшись, умчались с Драконом на улицу.
– И в загсе у неё под началом все по струночке ходят – гордо подтвердил Кефирыч. – Кого уж поженит, те про развод и думать не смеют. Одно слово – Василиса Премудрая… Тебя-то, красная девица, когда под венец поведём?
Саша опустил голову и ничего не ответил.
– Как соберётесь, Сашенька – всенепременно к нам, – ласково добавила Василиса Петровна. Мужнина командира она знала уже лет десять. И не уставала повторять своё приглашение.
Лоскутков подумал о Кате. О том, как она стояла на деревянном полу, растрёпанная, с горящими глазами оторванным рукавом и кровью под носом, но непобеждённая, готовая съесть любого, кто станет оспаривать её место в группе захвата… И ведь съела. Тогдашние сомневавшиеся теперь сами рады были за неё кого угодно сожрать. …О том, как мгновенно влюбились в неё Степашка и Филя – к немалой ревности Пахомова и Багдадского Вора. О том, что он, командир, НИКОГДА ей не сможет сказать…
Правду, наверное, говорят, что у детдомовцев плохо как-то получается с семьями…
– Donner und Doria! Diebesbande![28] Чума и холера!.. – рычал Кефирыч, когда они с Сашей шагали к двухэтажному зданию отделения милиции. – Кто у них там сидит в детской комнате?! Окончательно оборзели?..
Лоскутков мрачно молчал.
Рано утром они начали звонить в это самое отделение. Дозвонились, и дежурный переадресовал их к инспектору детской комнаты, капитану Галкиной Ольге Петровне. Каковая должна была пребывать на своем рабочем месте, выходной день, не выходной.
Но тут пошли чудеса. Для начала телефон в детской комнате оказался с АОНом. Было отчетливо слышно, как он подключается. И всё. Трубку упорно не брали. Даже когда Семён Никифорович решил взять капитана Галкину измором и отсчитал ровно тридцать три звонка. При следующей попытке номер оказался занят.
– Теперь с подругой треплется! – злобно сказал Кефирыч. – Или с любовником. Ох, поймать бы – и солдатам…
Наконец Ольга Петровна наговорилась: гудки опять стали длинными. Наверное, телефон честно надрывался, на полированном столе капитана милиции, высвечивая Фаульгаберовский номер. Этот номер не принадлежал ни начальству, ни родственникам, ни даже знакомым Ольги Петровны. И она спокойно продолжала заниматься тем, чем она там занималась.
Окончательно озверев, Кефирыч с Лоскутковым решили наплевать на современные средства связи и явиться лично. По старинке. Оно как-то надёжней…
К этому времени пятеро мальчишек и собака вернулись домой и столпились у дверей ванной – мыть после улицы руки.
– Ну как дела, Шура? – спросил у найдёныша Лоскутков.
– Здорово, дядя Саша!.. Мы с Драконом… Вы видели, какой у него хвост? Я бы здесь насовсем остался… – Он помолчал. – Только бабушку жалко…
– А как зовут твою бабушку?
– Бабушка Надя. Надежда Борисовна.
– А фамилию знаешь?
– Не-а…
– Эх… – Лоскутков вздохнул. – Ну играй. Найдем твою бабушку.
На двери красовалась табличка: «Капитан милиции О. П. Галкина». Кефирыч хотел немедленно вломиться вовнутрь, но Саша остановил его и вежливо постучал.
– Подождите, я занята, – раздался изнутри женский голос. Приятным его даже при большом желании нельзя было назвать.
Эгидовцы переглянулись и подперли стену. Лоскутков посмотрел на часы. Три минуты… пять, семь, десять… Саша покосился на Семёна Никифоровича и увидел, что у того с лица стали исчезать веснушки. Это был очень плохой признак.
– Всё!.. – рявкнул великан. – Иду убивать!.. Дверь детской комнаты с треском сокрушила какую-то мебель, и взору эгидовцев предстала банальнейшая картина. Ольга Петровна Галкина внимательно вглядывалась в круглое зеркальце на подставке, тщательно наводя макияж.
– Я же сказала, я занята!.. – возмущённо повернулась она к незваным гостям. Со щёк у неё свисали полоски свежей огуречной шкурки. Обалденно полезная, говорят, процедура для кожи.
Кефирыч вдруг садистски заулыбался и выдал:
Не могу ходить однаНа поле огуречное:Вот ведь выдумала плодПрирода бессердечная!..[29]
– Что вы себе позволяете?! – взвилась капитан Галкина. – Я при исполнении нахожусь! Но Кефирыча было уже не остановить:
Долго в зеркало гляделаНа нетронутое тело:Жалко мне – не портишь тыЭтой дивной красоты…[30]
– Я не потерплю! – взвизгнула капитан милиции.
– А пошла ты, – спокойно сказал Лоскутков. – Не пугай, пуганые. АОН себе завела, чтобы знать, когда начальство звонит?
Кефирыч скрестил руки на груди и в упор разглядывал покрывшуюся пятнами Ольгу Петровну.
Что-то в тоне и манерах этих людей насторожило капитана Галкину, и основной инстинкт – инстинкт самосохранения – мощно заявил о себе. Она сделала усилие, убрала в стол зеркальце и косметику, и, положив руки в форменных рукавах на крышку стола, напряжённо проговорила:
– Слушаю вас.
Переговоры вёл Лоскутков. Кефирыч стоял молча, но взгляда с женщины не сводил, и капитан Галкина косилась на него, как на готовую ахнуть боеголовку.
– Так… – уже спокойнее сказала она наконец. – Я вас поняла. Буду звонить в Управление.
– Бабушка!.. Бабуленька!!! – завопил Шушуня, увидев на пороге пожилую, бедно одетую женщину. – Баба Надя пришла!..
Надежда Борисовна расплакалась, прижала внука к себе и долго не отпускала.
– Спасибо вам большое… спасибо… – бесконечно повторяла она, то и дело вытирая глаза, – Нашёлся, Господи, а я уж не знала, что думать… Пропал, думаю, наш Шушунечка… звоночек наш… никогда больше мы его не увидим… – И она зарыдала в голос.
Сообща они еле убедили её отпустить внука вместе с фаульгаберятами на улицу – вывести напоследок Дракона. Ей всё казалось, что Шура опять куда-нибудь пропадёт. Удивительное дело, но когда Семён Никифо-рович дозвонился до Надежды Борисовны Бойко, она разговаривала с ним по-деловому, даже суховато. Зато теперь, когда напряжение миновало…
– Это Саша в метро вашего внука нашёл, – сообщил ей Фаульгабер.
– Да что… – смутился командир группы захвата. – Он мне и про вас рассказал, и про то, как вы его стрелки различать научили…
Это сообщение почему-то заставило Надежду Борисовну в очередной раз прижать к глазам мокрый платок:
– Он такой хороший мальчик, такой славный… А живём – вы себе представить не можете… Каждый день крик, ссоры, скандалы… В доме есть нечего, а ему хоть бы что… Это я про отца его… Я уж дочке – лучше пусть никакого отца не будет, чем такой! Название одно!.. Денег и то… Не в дом, а из дому…
– А дочь ваша..?
Надежда Борисовна только горестно покачала головой.
– Да он с первого дня пил. До свадьбы ещё всё было ясно. А она мне: «Я его перевоспитаю, мама, вот увидишь». Ну, вот и перевоспитала… В кои-то веки с ребенком отправился погулять…
Мужчины молча переглянулись.
– И нет и нет… Мы уже больницы обзванивать, милиции всякие… – продолжала свой рассказ Надежда Борисовна. – Всё без толку… У меня сердце колет, думаю, только приступа не хватало, ещё Верочке со мной хороводиться… И вот посреди ночи является! Мы бросились, а он стоит грязный весь, мятый и – один! Веруша ему: «Где ребёнок?!» А он с оловянными зенками: «Не знаю»…
Надежда Борисовна помолчала. Фирменные пирожки Фаульгаберши нетронутые лежали перед ней на тарелочке.
– Как я на месте его не убила, не знаю. Вера плакать, кричать на него, а он себе в комнату – и спать завалился. А ей с утра на работу… Платят-то им подённо, не выйдет – и денег не будет… Пошла, куда денешься… А тут и вы позвонили…
Орехово – Петербург
Снегирёв помнил: когда он закончил школу, первое сентября лишь через несколько лет сделалось для него обычным днём, открывающим очередной месяц, и навсегда перестало подсознательно быть роковым рубежом. Этот рубеж неотвратимо надвигался сквозь лето, знаменуя не слишком-то желанное начало учебного года. С его контрольными, вызовами на уроках и множеством иных неприятностей… Поэтому Алексей искренне сочувствовал Стаське, которой менее чем через неделю предстояло изображать радостную встречу со школой. Заглянув к Жуковым двадцать четвёртого августа, он узнал, что Стаську собирались везти из Орехова в город, и вызвался съездить за ней сам.
Валерий Александрович не зря был доктором технических наук: план, нарисованный им для Снегирёва, соответствовал местности один к одному. Прибыв на «Ниве» в дачный посёлок, Алексей легко сориентировался и выехал к нужному дому с первой попытки, обойдясь без блужданий и расспросов местного населения.
