человеки. Чаще всего на последнем рубеже хороших мало.
— Значит, эти силы… силы перемен, если я верно понял… они враги?
— Не совсем. Человеки, вы такие… человеки: Свет-Тьма, друзья-враги... Это не вражда. Не будет смысла в Свете без Тьмы, я уже объясняла. Порядок без перемен тоже смысла не имеет: это уже не порядок никакой, а болото. Неужели так трудно понять?.. Всё устроено как устроено: лишь бы работало. Ради этого нам предстоит бороться, понимаешь? Чтобы ветер перемен гнал колесо по дороге дальше, а не опрокинул.
Мартин совсем запутался, и Гелла почувствовала это. Она нежно коснулась ладонью его щеки.
— Ладно, не переживай. Ты ещё во всём разберёшься. Когда время придёт.
Мартин совсем не чувствовал себя в силах разобраться. Он оказался в полном смятении от таких откровений — а в ещё большем от непонимания, ради чего с ним ведут подобные разговоры. Ну почему именно с ним?
Мартин отвернулся, потому что побоялся расплакаться. Гелла обняла его.
— Так уж сложилось, милый Мартин: тебе предстоит тащить на плечах многое. Вместо человеков покрепче, которым стоило бы этим заняться. Но кто-то ведь должен, правда? Иногда бремя ложится на случайного человека. Иногда герой кажется слабым, даже самому себе — но лишь поначалу. Ничего не напоминает? Да: уверена, ты в книжках читал о подобном. Ничего не бойся. Человеки любого, кто капельку сильнее них, готовы представить всемогущим. Даже полководца или короля — что говорить обо мне или ком позначительнее? Ах, кабы и правда было так! Но увы. Среди человеков нет всемогущей власти: почему они решили, будто таковая имеется выше? Ума не приложу. Но раз готовы верить — для нас это хорошо.
Они говорили ещё очень долго. Говорили обо многом. Мартин Мик по-прежнему понимал далеко не всё, но перестал из-за этого волноваться. Он осознал: понимать всё не требуется, особенно в начале пути. Ведь Церковь тоже предлагала прежде всего поверить. Идти верой, но не видением.
И теперь происходило почти то же самое.
Глава 12
Мало на свете более отвратительных ощущений, чем когда пьёшь и не можешь опьянеть. По крайней мере, так думал Робин Гаскойн. По крайней мере — сейчас. В чертоге было темно. Раньше на столе горели свечи, но сейчас они потухли, а зажигать заново недосуг. Бутыль ишке, обжигающего горло, юный рыцарь видел и так — в свете камина. Наливай да пей.
То ли это ишке пролился на руки, то ли никак не отпускало липкое ощущение давно отмытой с них крови. Робин, сгорбившись, сидел за столом в нижней рубахе — но не сняв с ног латной защиты.
В одной ладони молодой Гаскойн держал серебряную чарку. В другой — рукоятку меча, пребывавшего в ножнах. Бесполезный клинок, сжимаемый по привычке. Ощущение бессилия — особенно отвратительное, когда уже привык быть сильнейшим из окружающих. Пустота и отчаяние.
Рыцарь не видел вошедшего в зал, но узнал отца по тяжёлым шагам и кряхтению. Да прислуга и не решилась бы показаться здесь — служанку Робин со злости едва не ударил. А женщины из их семьи давно спали. Юноше уснуть не грозило: забыться разве что.
Отец какое-то время молча стоял за спиной Робина. А затем стукнула об столешницу вторая чарка.
— Плесни-ка и своему старику.
Барон сел рядом, и они выпили, не чокаясь. Потом сделали это ещё раз. Лорд заговорил первым.
— Вижу, повод есть. И у меня тоже: много людей погибло за эти дни. Сир Киаран тяжело ранен: Творец Небесный ведает, выживет ли. А сира Вилфорда Винслоу больше нет.
Робин Гаскойн уже слышал странные и страшные известия из Колуэя. Казнь очередной ведьмы не кончилась ничем хорошим. Кончилась даже хуже, чем некоторые прежние — что оборачивались деревенскими погромами. Но о судьбе Колуэя сейчас как-то не думалось. Ответ юноши касался сира Вилфорда:
— Туда и дорога. Он был подонком.
— Он был нашим подонком, сынок. Тебе ещё предстоит научиться оценивать людей так, как это делают лорды и полководцы, а не простые рыцари. Потому как самому суждено стать лордом и полководцем. Наш удел — война, а новая рано или поздно случится: вряд ли на твоём веку суждено лишь мирное время. Когда возьмёшь первый вражеский город и потребуется навести в нём порядок, ты сразу поймёшь, чем хороши подобные люди. У сира Вилфорда было много пороков, но имелись две главные добродетели вассала: верность и исполнительность. Ему я мог уверенно поручать вещи, о каковых большинство рыцарей и не попросишь. За это я его ценил. Подонок, говоришь? Может быть. Но этот подонок отдал жизнь за Гаскойнов.
— Ты никогда не говорил о подобном.
— Потому что каждому разговору своё время. Гляжу сейчас на тебя — и вижу: пришло то самое.
Робин постарался задуматься над этими словами. Во-первых, он каждый день сознательной жизни стремился учиться у отца всему. Во-вторых, мысли про Винслоу могли отвлечь от того, что неумолимо жрало душу.
— Понимаю. Кажется... Раз так, давай выпьем за его упокой.
— Вот это дело.
Пахнущая солодом и дубом жидкость снова полилась в серебро. А затем в горло. И опять чарки наполнились. Отец мог выпить больше любого человека в замке и остаться на ногах, это известно. А Робин нынче казался себе способным и на более лихие хмельные подвиги.
— Где ты пропадал? Знаю, что сначала по девкам, потом из Вулмена приехал в Колуэй, виделся с магистром, а после куда-то подевался. Хотя… что я спрашиваю-то чушь? — чарка юного рыцаря опять оказалась пустой, и теперь лорд Вудленда наполнил её сам. — Расскажи лучше, что случилось. Вижу: беда.
— Я возвращался в Вулмен. Поехал от паладинов туда, узнав о набеге. Точнее, не так… Поехал я сначала к Абеллам, потому что солдаты сказали, что там выжившие.
— Девчонка?
— Мэри.
— Да, вот куда ты всё время уезжал. — барон совсем не к месту усмехнулся. — И что вышло?
— Выжившие сказали, что она убежать не смогла. Тогда поехал в Вулмен, искать… Искал. Почти весь день.
Клемент Гаскойн наклонился поближе. Вопрос был очевиден и без слов.
— Но я её не нашёл. Там…
Робин весь день старался сдерживаться. Этому его всегда учили — как важному рыцарскому качеству. Душевных сил хватило, чтобы выглядеть более-менее достойно: и среди трупов в Вулмене, и вдрызг пьяным в замке, потому что пить он начал уже по дороге. Но теперь
