«Сразу кулаком в морду суй, много их таких-то… – послышался мрачный ответ. – У-у-у, кобели бессовестные, кнута на них нет!»
Услышав это, Мери окончательно уверилась в том, что её поведение в сенях оказалось совершенно не цыганским, и очень расстроилась. Разумеется, нужно было замахнуться и ка-а-ак… Но тут Мери приходила в ужас от собственной кровожадности и отчётливо понимала, что ударить человека по лицу ей не под силу. Тем более – Сеньку. Но… Но ведь цыганку он, вероятно, не рискнул бы так целовать. А её, Мери, – стало быть, пожалуйста! Кулаком в нос не стукнет, братьям жаловаться не побежит, даже крик не подняла… Ой, как всё неправильно получилось… Что он теперь думает о ней… Но, сокрушаясь таким образом, Мери раз за разом против своей воли возвращалась в памяти к тем ледяным потёмкам, к тем тяжёлым рукам, лежавшим у неё на плечах, к спокойному голосу, к тёплым, твёрдым губам… Как было «совать в морду», если она и не ждала, и представить себе не могла ничего подобного? Если её до этого нахала и не целовал никто?! Никто, никогда в жизни, за все её неполные девятнадцать лет?! Говорить об этом с Диной Мери не могла, вызывать на разговор Сеньку не решалась, тем более и промучилась целый месяц – пока не убедилась в том, что об этом поцелуе явно никто, кроме них с Сенькой, не знает. Стало быть – не болтал, не хвастался. Но отчего же он молчит? Перебрав в уме все возможные варианты, Мери остановилась на самом неутешительном: не получив кулаком в нос, Сенька решил, что раклюшка слишком доступна и легкомысленна. И вся серьёзность его намерений исчезла. «Дура, дура! – ругала саму себя Мери, вертясь по ночам на перине и тыча кулаком в горячую с обеих сторон подушку. – Какая серьёзность? Каких намерений?! Что ты себе вообразила?! Он что – предложение тебе делал?! Успокойся, никому ты не нужна, забудь! Ишь, какая цыганка нашлась! Скажи спасибо, что он молчит, не то над тобой давно бы весь табор хохотал!» Наступало утро, мучительные ночные мысли уходили, сменяясь дневными заботами и делами, но Сенька по-прежнему избегал её, и по-прежнему Мери старалась не думать об этом.
И вот он стоит перед ней в толпе и смотрит в упор своими невозможными глазищами, и не улыбается… Настроение плясать пропало, Мери, подскочив к девчонкам, выпихнула в круг вместо себя отдохнувшую Симку. Та с готовностью забила острыми, как забор, исхудавшими за зиму плечами. Снова дурниной взревела Райкина гармонь, снова полетели на землю копейки. Мери провела ладонями по растрепавшимся волосам, оправила кофту и, не оглядываясь, зашагала прочь с площади.
Мери вышла с базара, свернула в переулок, в другой, в третий, перебежала ветхий мостик через ручей, пересекла безлюдное кладбище, миновала церковь… Она ни разу не оглянулась, не слышала шагов у себя за спиной, но совершенно точно знала, что Сенька идёт сзади, что он недалеко. Сердце колотилось так, что не слышно было гомона птиц в кустах. В голове метались заполошные обрывки мыслей.
«Это я? Нет, не я… Я – княжна Мери Дадешкелиани, а это – кто?.. Цыганка, босая и оборванная… Минуту назад плясала на базаре… Ходит гадать по деревням, ходит просить, протягивает руку… Мама, боже, если бы ты это увидела!.. Наверное… наверное, ты бы обрадовалась, я ведь жива, здорова, меня никто здесь не обижает, мне хорошо… А могло бы быть совсем, совсем плохо… Значит, можно и так жить? И даже не плакать… Радоваться! А за мной идёт цыганский парень. Зимой он целовал меня. Он едва умеет читать. Я закончила гимназию… ну и что? Если бы не он, я бы умерла с голода или замёрзла под платформой в Серпухове. Сколько сейчас таких, как я… Почему он идёт за мной? Может быть, побежать? Пустяки, догонит…»
Ей не было страшно. Где-то в глубине души Мери знала, знала наверное, что Сенька не сделает ей ничего плохого. Но от мучительного волнения трудно было дышать, и в конце концов она пошла медленнее. Город кончился, началась Цыганская слобода, но Мери, миновав её, свернула на косогор, давно очистившийся от снега и весь украшенный первыми цветами: мать-и-мачехой, фиалками, голубоглазкой. Немного поднявшись по крутому склону, девушка села, скрестив ноги, и, зажмурившись, подставила лицо солнцу. Чуть погодя, услышав осторожное шуршание травы рядом с собой, она спросила:
– Зачем ты за мной шёл?
Ответа не последовало, и Мери открыла глаза. Сенька сидел рядом, обхватив колени руками. Шинель его валялась на траве. Он молчал. Молчала и Мери.
– Завтра тронемся, – наконец произнёс Сенька, выдернув из земли какой-то стебелёк и засунув его в рот. – Мужики уж решили…
– Да, – отозвалась Мери.
– Не передумала с цыганами ехать?
Мери повернулась. Сенька без улыбки смотрел ей в лицо.
– Ты шутишь? Как я могу передумать?
– Тяжело тебе в таборе? – в свою очередь, спросил он. – Динка вон мучается. Цыганка – а плохо ей. Все наши видят, жалеют её. Удивляются, что ты не жалуешься, терпишь…
– Я не терплю, – честно ответила Мери. – Сама не знаю почему. Всё время про это думаю – и не знаю. Мне не тяжело. Мне… необычно.
Сказав это, она умолкла, испугавшись, что объясняет слишком мудрёно, но Сенька понял, кивнул. Помолчав и глядя вдаль, на крыши слободы, на уже тронутое сумерками сиреневое небо над ними, в котором кликал чуть видный клин возвращающихся журавлей, спросил:
– Может, и остаться захочешь? Насовсем?
– Разве такое возможно?
Мери уже поняла, чувствовала, что он скажет, и в висках застучал жар. «Не поднимать глаз… Не смотреть… Боже, да что же это, что со мной, я глупо выгляжу… Почему я не могу на него посмотреть?» Она хотела сказать, что остаться ей, наверное, будет нельзя, что цыганам не нужна раклюшка в таборе, что зиму её терпели только из милосердия, чтобы не выгонять на верную смерть, а довезя её до Крыма, с радостью избавятся от чужачки… но Сенька понял слова девушки по-своему.
– Что ж… понятно, невозможно. Ты княжна. Что тебе за нами по дорогам бегать?
– Господи, какой ты глупый, нет же! Я вовсе не это имела в виду! – взвилась Мери, разом позабыв свои опасения и уставившись на Сеньку сердитыми глазами. – «Княжна, княжна»… Не надоело вам всем?! Посмотри на меня, какая я княжна?! Вот в этой юбке? И в этой кофте? И с этими пятками голыми?! И сегодня с нашими у сапожной будки два часа…
– Ой, гусеница… – вдруг с интересом сказал Сенька, глядя на плечо девушки.
В следующее мгновение Мери издала такой вопль, что парня откинуло в сторону.
– Ты чего?! Сдурела?!
– Ой! Ай! Вах, чеми деда, сними её скорей! А-а-а, я их боюсь!!! Я сейчас в обморок упаду!!!
– Да не ори… ну… Это она сейчас в омморок свалится с перепугу тебе за шиворот, ищи потом… – Сенька протянул руку, бережно снял с кофты Мери крошечную, испуганно замершую зелёную гусеничку, пересадил её на широкий лист мать-и-мачехи. Мери шумно, облегчённо вздохнула, передёрнула плечами. И вдруг почувствовала прикосновение тёплых губ к своей щеке.
