В этом Беня ни капли не сомневался. Родос со своей приплюснутой лысой головой, огромными плечами и короткими ножками напоминал ему гиену. Беня боялся потерять тех, кого любил: детей, жену, но больше всего — свою дорогую Сашеньку. Только их безопасность сейчас имела значение. Итак, за что вас арестовали?
— Я честно говорю: не знаю. Я жил в Париже, знаком с французскими и американскими писателями. Я знал также некоторых генералов, впоследствии арестованных, оказавшихся троцкистами.
— И? Не заставляй меня открывать ящик стола, где лежат дубинки, чтобы превратить твой жидовский нос в кровавое месиво. Я люблю вольную борьбу — так мы это здесь называем. Признавайся в своих преступных и аморальных деяниях — вот тогда я тебя и пальцем не трону. Рассказывай все про свои грязные делишки в номере 403 гостиницы «Метрополь».
— Что-о? — воскликнул Беня. Значит, его арестовали из-за любовной связи с Сашенькой? Гидеон предупреждал, чтобы он не связывался с женой чекиста. Но дело не могло принять настолько серьезный оборот, ведь не могло? Вероятно, его освободят или отправят в ссылку, подальше от Москвы — по крайней мере, он останется жив. Но Сашеньку надо защитить!
— Да-да, — ответил Родос, потрясая пухлой папкой.
— Нам известно все, вплоть до самых омерзительных деталей.
— Я понял. За всем стоит ее муж. Но она ни в чем не виновата, уверяю. Она не сделала ничего противозаконного. Она честный коммунист. — Беня вгляделся в лицо Родоса, но тщетно, с таким же успехом можно смотреть на кусок мяса.
— А кто утверждает обратное?
— Значит, ей ничего не грозит?
— Эта информация не подлежит разглашению, обвиняемый Гольден. Просто признайтесь, с чего все началось…
Беня молил лишь о том, чтобы Сашенька ни о чем не узнала. Может, она снова станет хорошей женой, какой была все эти годы. Пусть думает, что Беню арестовали как троцкиста, шпиона, пусть презирает его и забудет. Пусть продолжает жить в роскоши, служа делу партии.
Когда пришли его арестовывать, он вовсе не удивился. Он был так счастлив эти две недели с Сашенькой, но не верил, что это может длиться вечно, хотя и знал, что Сашенька — любовь всей его жизни.
Это была любовь, которая случается лишь однажды.
Когда его везли в тюрьму, он смотрел на проносящиеся мимо московские улицы, глаза блестели от слез. Светало, город пробуждался: грузовики собирали мусор, вахтеры посыпали песком ступеньки, дворничихи сметали рваные газеты, мужчина в комбинезоне перевернул бидон с молоком. Но красные звезды Кремля, которые освещали «их» номер в «Метрополе», принадлежали только им с Сашенькой. Сейчас его подвергнут настоящей пытке, разорвут на кусочки, тело его остынет.
Сашенька будет в безопасности, эта удивительная женщина, которую он любил. Никто никогда не узнает, что было в их сердцах, сколько бы их ни били. То, что Сашенька не попала в тюрьму, как и его собственный ребенок, означало, что он будет продолжать жить, пока жива она. Она никогда не говорила, что любит его, но он надеялся, что это так… Почему он не может услышать «да», когда его впереди ждут такие муки?
Она заставляет его ждать своего ответа, возможно, целую вечность, возможно, уже в другом мире.
Сейчас он задавался вопросом: что он должен говорить? Как защитить Сашеньку? Или она не нуждается в защите? Что сказано по этому поводу в его «Пролетарском справочнике правил поведения во время адюльтера»? Он вспомнил, как они с Сашенькой смеялись над «Справочником».
— Разоружайся и давай признавайся! — закричал Родос. Внезапно он выдвинул один из ящиков стола и два раза ударил Беню по лицу черной резиновой дубинкой.
Беня упал на пол, из рассеченной щеки на выскобленный бетон хлынула кровь. Родос без передышки, сапогами разбил Бенин нос — кровь брызнула фонтаном, резиновая дубинка «ходила» по лицу, почкам, паху и снова по лицу.
— Сашенька! — застонал он, с каждым ударом понимая, что Сашенька не на свободе, что она где-то здесь, недалеко, и тоже страдает — вот это совершенно его добило. — Я люблю тебя! Где ты?
43
— Петр Саган, жандармский ротмистр, — отрекомендовался старый зэк очень вежливым, аристократическим тоном. — Смотрите, она просто поражена.
Сашенька хватала ртом воздух. Значит, он не умер на улицах Петрограда? Ее сердце учащенно забилось, внутри все съежилось.
— Откуда вы ее знаете? — спросил Могильчук.
— Я когда-то был в нее влюблен.
— Вы состояли с ней в половой связи?
— Да.
— Ложь! — выкрикнула Сашенька, мысленно возвращаясь к их романтической, но целомудренной поездке на санях, а потом к печальной ночи, когда Саган пытался ее изнасиловать.
— Тихо, иначе вас выведут из кабинета, — предупредил Могильчук. — Через минуту вам дадут слово.
— Она была девственницей?
— Да, она стала моей любовницей, я занимался с ней немыслимым развратом. Я также дал ей попробовать кокаин — притворился, что принимаю лекарство.
— Ничего подобного! — закричала Сашенька. — Это не Петр Саган. Я не узнаю этого человека. Он обманщик.
— Не обращайте внимания, заключенный. Продолжайте. Вас связывала работа?
— Она была моим провокатором.
— Когда вы завербовали ее в охранку?
— Осенью 1916 года. Мы арестовали ее как большевичку. Я завербовал ее в «Крестах». Потом мы встречались на конспиративных квартирах, в номерах гостиниц, где она предавала своих товарищей.
— Это неправда. Вы знаете, что это ложь! Кто бы вы ни были, вы лжете! — Сашенька встала. Унизанные кольцами руки Кобулова тяжело опустились ей на плечи, принуждая ее сесть на место. По спине пробежал холодок, Сашенька задрожала.
— Она вербовала для вас других агентов, активистов повыше рангом?
— Да-да.
— Кого именно?
— Во-первых, Менделя Бармакида.
Сашенька отрицательно покачала головой. Ей показалась, что она тонет, над ее головой смыкается толща воды.
— Мендель оказался ценным агентом, заключенный Саган?
— О да. Остальные вожди были в тюрьме, в Сибири или за границей. Он был членом Центрального комитета, лично знал Ленина.
— И долго он был провокатором?
— Он и сейчас наш агент.
— Ложь! Ты негодяй! — снова закричала она; силы оставляли ее. — Ты будешь гореть в аду! Если бы ты только знал, что ты делаешь! Если бы ты только знал…
Сашенька расплакалась.
— Успокойтесь, обвиняемая, — сказал Могильчук, — не то Родос разорвет вас на куски.
Повисло молчание.
— А после революции, Саган, что случилось с вашими агентами?
— Они ушли в подполье, как и я сам.
— А кто их направлял?
— Сначала белогвардейцы, позже мы стали служить… подлому союзу змей и бешеных собак. — При этих словах Саган еще раз усмехнулся, Сашенька чувствовала, что его обуревает смесь стыда и игривости. В глубине его бегающих голубых глаз, казалось, застыли слезы, как будто он молил ее о прощении. Может, его чем-то опоили?
— Кто осуществлял руководство, Саган?
— Разумеется, японская и английская разведки, но непосредственные приказы отдавала объединенная оппозиция во главе с Троцким и Бухариным.
— Значит, все эти годы вы не теряли связи с обвиняемой?
— Я был связующим звеном между ней и врагами советского народа.
— Вы регулярно встречались?
— Да.
— Это просто смешно! — закричала Сашенька. — Я никогда не встречалась с этим человеком. Ротмистр Саган был убит на Невском в 1917 году. Этот человек — артист!
— Кого еще она завербовала?
— Своего мужа, Ивана Палицына. И совсем недавно — писателя Беню Гольдена, воспользовавшись теми же развратными методами, которым я ее обучил.
— Значит, много лет подряд японская и английская разведки вместе с Троцким и Бухариным руководили членом ЦК Менделем Бармакидом, чекистом-изменником Палицыным и писателем-изменником Гольденом?
— Да!
— Сволочь! — Сашенька бросилась через стол, но когда ее руки дотянулись до обвинителя, ей показалась, что в пальцах у нее картон. Не за что было хвататься. Старик был настолько немощным, что упал со стула, ударившись головой о стол, и лежал на полу безжизненной кучей. Сзади Кобулов схватил ее, как тряпичную куклу, и с силой отбросил назад на стул.
— Потише, девушка, мы должны о нем заботиться, правда, ребята? — сказал Могильчук, помогая Сагану подняться. Но тот не мог держаться на ногах и с трудом сел на прежнее место.
Сашенька почувствовала отчаяние проклятого человека. Это пугало — следователь звонил в погребальный колокол. Она подумала о детях.
Случилось невообразимое, подобное даже в страшном сне не приснится.
В этом деле она не просто случайный свидетель, она главная обвиняемая — центр всей паутины, из которой ей никогда не выпутаться. Она больше никогда не увидит детей.
