причем каждый держал в руках вместо оружия по половине обкусанного каравая, не прекращая жевать на ходу. На приветствие Светозара старейшина пояснил, взмахнув хлебом:
— Там у речки сидит какой-то мужик, грустный-прегрустный! Над костром хлеб печет, вот чудила, его ж богиня да благословит. Нас увидел, зазвал подойти, каждому в руки выдал во-от такущую буханку! Денег не спросил. И счастливого пути пожелал. Вот же люди на свете бывают чудные!
Руун Марр громко чихнул. Всё-таки купание в холодной реке даже огненному дракону здоровья не прибавит. От чихания он едва не выронил последний оставшийся у него каравай в огонь, чертыхнулся, поймав руками горячий хлеб. Марр всё никак не мог решить: здесь над костром одежду посушить, или как есть свернуть в мокрый узелок и вернуться домой, а там уж не торопясь развесить возле входа в логово, к утру высохнет. Но ведь и с гривой что-то надо делать. Подниматься в небо в мокром виде не особо хотелось — ветер всё-таки, можно окончательно замерзнуть и даже простудиться. А при простуде у него всегда жутко болело горло, с таким горлом огонь не изрыгнешь, а значит, останешься беззащитным…
От невеселых размышлений его отвлекло появление птицы. К костру подлетела сорока, опустилась на землю, прошлась взад-вперед, словно изучала следы, оставленные Полканом и Светозаром. На застывшего Рууна птица не обратила никакого внимания. И зря. Зато Марр заметил, что у сороки к ноге привязана ниткой крошечная трубочка из бересты — не иначе как футляр для записки! Руун заинтересованно хмыкнул, кашлянул. Вестница новостей подозрительно покосилась в его сторону, подпрыгнула, распахнула черно-белые крылья, намереваясь улететь… Узкая струя огня настигла бедняжку прямо на взлете. На землю рядом с костром упала обугленная птичья тушка, пахнущая жареным мясом и палёными перьями.
Руун Марр неторопливо подошел, поднял «дичь», вздохнул: ох уж это внезапное чихание! Воистину огнедышащему дракону опасно простужаться.
Чтобы птичка не сгинула зря, он решил дожарить ее, бедняжку, насадив на палочку и пристроив над костром. Чтобы послание не пропало, ему пришлось отвязать от «окорочка» футлярчик, чудом не сожженный огнем. Записка, найденная внутри, не пострадала, даже не обуглилась нисколько. Чтобы доставить послание по адресу, Марру пришлось его развернуть и прочитать…
— Ого! Хм-м… А… Ап-чхи!!!
Руун Марр виновато вздохнул: доставить послание теперь точно не получится, ибо доставлять нечего — из-за очередного чиха тончайшая бумага в мгновение ока рассыпалась пеплом прямо в руке. С другой стороны, он мог бы на словах передать срочное сообщение… Пожалуй, он передаст. Хотя и не обязан — всё-таки мало кто может управлять своим чиханием, поэтому вины за собой Руун не ощущал. Так что бежать догонять путешественников из-за весточки из дома он не станет. Скажет потом, если снова встретятся. Обязательно скажет. Если не забудет, конечно.
Сильван нашелся в саду позади дворца. Яблони по прихоти Яра тут цвели круглый год, под дуновением ветерка сбрасывая невесомые лепестки на дорожки, вымощенные кругляшами лиственницы. Сливы в нежно-розовой дымке и вишни не отставали от яблонь в красе. (Причем имелся у Яра и другой сад, чуть подальше от дворца, там деревья круглый год были увешаны спелыми плодами. А с недавнего времени там и оливы появились — совершенно невкусные по мнению Милены ягоды.)
Милена не отказала себе в удовольствии подсмотреть и подслушать: притаилась за крыжовником, чуть раздвинула ветки, навострила ушки. Ее суженого окружала детвора — прыгучие шуликуны, маленькие застенчивые лешачки, страшненькие и в то же время кокетливые кикиморки, среди них затесались и мелкие гоблины, быстро сделавшиеся в этой пёстрой компании своими. И вся эта горластая, шустрая орава — на одного Сильвана. А тот ничего, на удивление не сбежал — поддался на уговоры поиграть, терпеливо сносил визги и хохот, глупые вопросы, суету и дерганье за рукава и подол мантии.
Милена с гордостью любовалась и тем, как же хорошо под ее руководством придворные мастерицы одели и обули некроманта — из задохлика колдун сделался стройным принцем! Хотя нет, она готова была поклясться, что на свете таких пригожих принцев не найти. Ведь ее жених вовсе не человек, а темный ангел смерти! Людские принцы с ним не сравнятся. С ног до головы хорош: от мягких сапожек на каблучке, от специально по ее заказу зауженных штанов, облегающих стройные ноги — до капюшона элегантной приталенной мантии. Причем широкий капюшон, отороченный по кромке блестящим черным мехом, теперь всё чаще оставался разложенным на плечах: привыкнув и пообжившись здесь, Сильван забывал прятать голову от света.
Кстати, как только достаточно окреп, он потребовал у Яра выделить себе чулан под алхимическую лабораторию — и первым делом составил средство, чтобы отбелить волосы. Так что к царевниному огорчению, фиолетовый оттенок на серо-стальных шелковых прядях сделался почти незаметным. Зато при дворе появилась новая мода среди мавок и русалок — выбеливать кудряшки. Правда, получалось у девчонок по-разному, у кого-то хорошо, у большинства нелепо до цыплячьей желтизны. Одна даже облысела, передержав состав — с воплями и слезами прибежала к царю, бухнулась в ноги, ревя белугой. Яр посмеялся, но сжалился: положил благословляющую длань на глупую голову, вырастил дурочке новую косу, лучше прежней.
Однако игры играми, любоваться на улыбающегося некроманта Милена могла сутки напролет. Но пора и честь знать. Царевна сделала вид, будто только что пришла — нарочито громкими шагами вспугнула детвору, разлетевшуюся кто куда, точно стая воробьев.
Сильван перед явившейся царевной слегка смутился, застигнутый за неположенным мрачному некроманту времяпрепровождением. Та же напустила строгости, как нянька: мол, кушать подано! Раз велел владыка кормить подопечного десять раз на дню маленькими порциями — извольте идти третий раз обедать!
За питанием (вернее сказать, откармливанием) чернокнижника Милена следила сама, даже ревностной гоблинше не доверяла. Изобрела диету для прихотливого «питомца»: черничные пироги, блинчики из темной черемуховой муки с черносмородиновым вареньем. Чернослив клала везде, куда можно. К крепкому черному чаю — ржаные пряники, на которых сахарной глазурью рисовала косточки и черепушки. Морс из черноплодной рябины или
