авторов, у которых были претензии к рецензентам. Иногда журнал обращался к читателям с просьбой высказаться по какому-либо конкретному вопросу - так, например, произошло со знаменитой дискуссией на тему "Что такое просвещение?", которая началась с вопроса, опубликованного теологом Иоганном Фридрихом Цёльнером на страницах "Берлинского ежемесячника" в декабре 1783 года.6 В журнале не было постоянного штата журналистов, и большинство статей в каждом номере писались непосредственно по заказу журнала. Как пояснили редакторы Гедике и Бистер в предисловии к первому изданию, они полагались на заинтересованных представителей общественности, которые "обогащали" журнал нежелательными материалами.7 Таким образом, "Берлинский ежемесячник" был прежде всего печатным форумом, который действовал по аналогии с ассоциативными сетями городов. Он не был задуман как кормовая база для пассивного контингента потребителей культуры. Его целью было предоставить обществу возможность размышлять о себе и своих главных заботах.
Резонанс "Берлинского ежемесячника" и других подобных ему журналов значительно усилился благодаря распространению на севере Германии обществ чтения.8 Их целью было собрать деньги на покупку подписки и книг в обществе, где публичные библиотеки были еще неизвестны. Некоторые из них представляли собой относительно неформальные собрания без постоянного места жительства, которые собирались в доме одного из более обеспеченных членов. Другие представляли собой кружки чтения, специализировавшиеся на распространении определенных журналов. В некоторых городах местные книготорговцы организовывали библиотечное обслуживание, позволявшее читателям получать временный доступ к новым изданиям, не платя за них полную стоимость. Ассоциации такого рода размножались с поразительной скоростью в последние десятилетия XVIII века. Если в 1780 году в немецких землях их насчитывалось всего около пятидесяти, то в течение следующих десяти лет их число возросло примерно до 200. Они все чаще собирались в арендованных или купленных для собственных нужд помещениях, где создавалась благоприятная обстановка для дискуссий и дебатов. Устав гарантировал, что каждый член собрания вступает в него на равных условиях и что соблюдаются императивы вежливости и взаимного уважения. Парламентские игры и азартные игры были запрещены. В общей сложности немецкие общества чтения насчитывали от пятнадцати до двадцати тысяч членов.
Книжные магазины были еще одним важным местом для просвещенного общения. Главный зал книжного магазина Иоганна Якоба Кантера в Кенигсберге, основанного в 1764 году, представлял собой большое, привлекательное, светлое помещение, которое служило "интеллектуальной биржей" города. Это было литерное кафе, в котором мужчины и женщины, молодые и пожилые, профессора и студенты могли листать каталоги, читать газеты, покупать, заказывать или брать книги. (Поскольку на момент смерти в 1804 году Кант владел всего 450 книгами, вполне вероятно, что, как и другие интеллектуалы города, многие из своих книг он брал у Кантера). Здесь от посетителей также ожидали уважительного и вежливого тона в общении друг с другом. Кантер не только продавал книги, но и выпускал обширный каталог публикаций (в 1771 году он насчитывал 488 страниц), газету, выходившую раз в две недели, и различные политические трактаты, в том числе язвительное эссе молодого кенигсбергского философа Иоганна Георга Гаманна с нападками на Фридриха Великого.9
Помимо обществ чтения, лож и патриотических ассоциаций существовала сеть других собраний: литературные и философские ассоциации, кружки ученых, специализирующихся на естественных науках, медицине или языках. Существовали и более неформальные круги, такие как группа писателей и начинающих поэтов вокруг директора Берлинской кадетской школы Карла Вильгельма Рамлера, среди близких соратников которого были издатель Фридрих Николаи, драматург Готхольд Эфраим Лессинг, поэт-патриот Иоганн Вильгельм Людвиг Глейм, библеист Моисей Мендельсон, юрист Иоганн Георг Зульцер и многие другие видные деятели берлинского просвещения. Рамлер состоял по крайней мере в одной из многочисленных масонских лож Берлина и был членом нескольких клубов; он также был поэтом - хотя и третьесортным. Современники ценили в нем прежде всего дружеский дар и живое, вежливое общение. После его смерти в апреле 1798 года некролог вспоминал, что Рамлер, который до самой смерти оставался неженатым, жил "только для своего искусства и своих друзей, которых он очень любил, не выставляя это напоказ. У него было много [друзей] во всех слоях общества, особенно среди ученых и бизнесменов".10
Другой аналогичной фигурой был активист-патриот Иоганн Вильгельм Людвиг Глейм. Он тоже не был женат, питал литературные устремления и использовал свое финансово обеспеченное положение церковного чиновника в городе Хальберштадт для поддержки кружка начинающих молодых писателей и поэтов в городе. Как и Рамлер, Глейм вел обширную переписку со многими светилами современной прусской литературы. Общительная беседа, ставшая движущей силой просвещения в Пруссии, поддерживалась не только за счет устава и подписки; своей интенсивностью и всеохватностью она во многом была обязана таким людям, как Рамлер и Глейм, для которых бескорыстное выращивание широкого круга друзей было делом всей жизни. Писатели, поэты, редакторы, члены клубов, обществ и лож, читатели и подписчики - все они были "практиками гражданского общества", чье участие в решении великих вопросов современности, литературных, научных и политических, помогло создать живую и разнообразную общественную сферу в прусских землях.11
Было бы ошибкой считать эту зарождающуюся публичную сферу либо бездеятельной, пассивной массой аполитичных бюргеров, либо кипящей силой оппозиции и скрытого бунтарства. Одной из самых поразительных черт социальных сетей, поддерживавших прусское просвещение, была их близость к государству и даже частичная идентичность с ним. Отчасти это было связано с интеллектуальной традицией, из которой выросло прусское просвещение. Связи с камерализмом, "наукой" государственного управления, созданной в прусских университетах во время правления Фридриха III/I и еще более укрепившейся при Фридрихе Вильгельме I, были разорваны лишь постепенно. Кроме того, прусская интеллигенция занимала особое положение в обществе. Если в современной французской литературе важную роль играли люди с независимым достатком или свободные писатели, то в прусском просвещении доминирующей группой были государственные служащие. Исследование "Берлинского ежемесячника" показало, что из всех авторов журнала за тринадцать лет его существования (1783-96) 15 % были дворянами, 27 % - профессорами и школьными учителями, 20 % - высшими чиновниками, 17 % - духовенством и 3,3 % - армейскими офицерами. Иными словами, более половины плательщиков находились на оплачиваемой государственной работе.12
Ярким примером сближения государства и элементов гражданского общества стал Берлинский клуб среды, "частное общество друзей обучения", которое регулярно собиралось в период с 1783 по 1797 год (практически в те же годы, когда существовал "Берлинский ежемесячник"). Членами этой группы, насчитывавшей сначала двенадцать, а затем двадцать четыре участника, были такие высокопоставленные чиновники, как государственный министр Иоганн Фридрих граф фон Струэнзее и юристы Карл Готлиб Сварес и Эрнст Кляйн; среди других членов были Иоганн Бистер, который был одновременно редактором "Берлинского ежемесячника" и секретарем "Клуба среды", а также издатель и иногда патриот Фридрих Николаи. Старый
