вы тут решаете всё на своё усмотрение. Без меня, без моего мнения. Даже без энтузиазма — отдали проект. Отдали квартиру. Отдали мою идею.
— Я же тебе объяснил почему, — ответил Большаков.
— Да, объяснили. Чтобы Завадский вытянул проект на хороший уровень. Но если бы вы действительно хотели сохранить его, вы бы не стали менять режиссуру. Вы бы пошли против, если надо было. Но вы пошли по пути наименьшего сопротивления! И теперь требуете, чтобы я всё за Завадского сделал сам, да ещё и поблагодарил за это.
Большаков замолчал. Он не любил, когда ему напоминали о его ошибках.
— Муля, — сказал он наконец, — ты слишком много хочешь. Сейчас пока не время. Потерпи. Мы живём в стране, где человек должен быть благодарен за возможность работать в общем проекте. А ты хочешь прямо сразу получить благодарность, признание, квартиру… Так не положено. Бывает, люди ждут годами.
— Ну вот и получается, — едко ответил я, — что я всё делаю, а не получаю ничего. Ни слов благодарности, ни даже простого «спасибо».
Он помолчал. Потом встал, подошёл к окну. Посмотрел на улицу, где проходили люди, не знающие наших киношно-театральных баталий.
— Я тебя понимаю, — сказал он, не поворачиваясь. — Серьёзно. Но и ты должен понять меня. У нас есть договорённости. Есть давление сверху. Если бы я мог сделать всё так, как мы договаривались, я бы так и сделал. Но я пока не могу.
— Тогда зачем вы меня позвали? — удивился я.
— Чтобы ты закончил то, что начал, — ответил он. — Чтобы ты помог нам с этим фильмом. Ты ведь знаешь материал лучше всех. Ты знаешь, как всё должно быть. Помоги Завадскому. Иначе этот проект может развалиться.
— А мне, — сказал я, — если честно, уже плевать на ваш проект. Он стал для меня не делом, а обузой. И каждый день, проведённый над ним, это как плевок в душу. Я ухожу, Иван Григорьевич. Я не хочу больше быть тем, кого используют, а потом забывают.
Он повернулся ко мне. Впервые за весь разговор его взгляд был не сердитым, а печальным.
— Ты прав, — тихо сказал он, — да, тебя использовали. И не только тебя. Такая у нас система. Люди у нас — расходный материал. Но если ты уйдёшь сейчас, ты потом сам себе не простишь.
Я посмотрел на него. Сказал:
— Возможно, вы правы.
И в этот момент на его столе зазвонил телефон.
Глава 6
Пока Большаков разговаривает по телефону, я тихонько выхожу из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Да-да, именно так — не дожидаясь окончания разговора.
А зачем? Всё уже сказано.
Изольда Мстиславовна копошится в бумагах. Услышав звук закрываемой двери, она поднимает голову и спрашивает:
— Ну как он?
— Занят, — тихо отвечаю я, для дополнительной демонстрации прикладываю палец к губам, делаю большие и круглые глаза и выхожу из приёмной.
Вот и всё.
Остались мелочи — отнести заявление в кадры, собрать вещи. А также придумать, как бы не отрабатывать две недели.
Дома опять натыкаюсь на Ярослава. Он сидит в коридоре верхом на перевёрнутом торшере и пытается прикрутить к каблукам на чьих-то женских туфлях вырезанные из картона крылышки.
— Что ты делаешь?
— У Меркурия были крылатые сандалии, — ответил он, не отвлекаясь от важного дела, — это такой бог. На Олимпе жил. И он мог быстро бегать.
— Замечательно. А к туфлям ты зачем их присобачил?
— Муза старая, — вздохнул Ярослав, — она уже не может быть балериной, как раньше. И вот…
— И ты решил ей помочь? — понятливо усмехнулся я.
— Ну кто-то же должен этим заниматься, — невозмутимо сообщил Ярослав. — Балерины должны танцевать. Они рождаются для этого. Если они не могут больше танцевать — они умирают. Это как пчёлы.
— А зелёнкой Букета ты зачем покрасил? — мне уже стало интересно проверить дальше его креативное и нестандартное мышление. — И почему именно зелёнкой?
— Букет дурак и вонючка, — поморщился Ярослав. — Он всё время старается привлечь к себе внимание. А получается плохо. Я ему просто помог.
Я восхитился таким элегантным решением проблемы.
— А я какой? — вдруг спросил я, — ты мне помочь можешь?
— Ты тоже всем хочешь помочь, но ничего не успеваешь, — ответил Ярослав. — Их много, а ты один.
— Может, и меня нужно выкрасить зелёнкой? — задумчиво пошутил я.
— Тебе нужно спрятаться в шкаф, — посоветовал Ярослав, — и сидеть там долго-долго. Можно взять с собой подушку и спать там.
— Зачем? — спросил я.
— Когда тебя не будет — никто им помогать не будет, — пояснил юный вундеркинд, — и тогда они поймут, кого они потеряли, и будут потом тебя всегда слушаться.
— Хм… — задумчиво сказал я, — а знаешь, ты прав…
— Я всегда прав, — как-то совсем по-взрослому вздохнул Ярослав. — Вот только скоро и мне придётся прятаться в шкаф. Или поступать в Суворовское училище.
— А ты хочешь туда поступать? — осторожно спросил я, помня, как Ложкина рассказывала, что медкомиссию он не прошёл по состоянию здоровья.
— Всё равно меня куда-то пристроят, — вздохнул мальчик. — Почему бы и не в Суворовское. Говорят, там они маршируют под барабаны. Вот интересно, а если налить в барабаны воды, то маршировать они смогут или больше нет?
— А сам-то ты чего хочешь? — спросил я, проигнорировав риторический вопрос о барабанах.
— Чтобы клей так быстро не густел.
— Ты же понял, что я тебя не про клей спрашиваю, — покачал головой я.
— Так и ты понял, что я не хочу отвечать на твой вопрос, — в тон мне ответил Ярослав.
— Что вы тут делаете⁈ — в коридоре показалась Белла и, увидев, как Ярослав священнодействует над туфлями Музы, а я стою рядом и спокойно наблюдаю, она возмутилась, — У Музы это единственные приличные туфли! А ты их испортил!
— Мы с дядей Мулей решили сделать Музе приятно, — сообщил мелкий засранец.
— Муля! Ну ладно он молодой, сирота, а ты-то зачем это делаешь⁈ — моментально принялась выговаривать мне Белла. Что-что, а читать нотации она просто обожала.
— Тихо, Белла, — ответил ей я.
