В висках начала пульсировать боль. Сперва чуть-чуть; чем дальше, тем сильнее озноб пробегал по телу… Елизавета лежала ничком и тихонько точила слезы над своей горькой участью, над безысходным своим одиночеством. Что, ну что теперь делать?! Приползти утром к Валерьяну на коленях и согласиться со всеми его честолюбивыми бреднями? Это все равно, что самой голову на плаху положить. Даже будь ее, Елизаветы, воля искать престола русского для «княгини Дараган», дыхание у нее для сего пути коротко, а у мужа ее – еще короче. Такой союзник хуже врага! Да и ей самой не воскресить былого, не решиться испытать вновь все уже пережитое, с того мига, когда, полная свежих сил, она выехала из Варшавы в прекрасной карете, ощутив дьявольское искушение вновь пережить ту же гордость за себя, как там, в катакомбах, где перед таинственным лицом магистра она играла роль Августы-Елизаветы, наследницы российской короны… Но со слишком большой высоты падала, слишком сильно расшиблась. Нет, лучше смерть, чем все это вновь пережить!
Лучше умереть? Видно, так и придется…
Мысли уже путались. Тело горело огнем: теперь ей было не холодно. Жарко до изнеможения.
Раскинулась на полке, ловя губами сырой банный дух. И вдруг словно бы ледяная рука коснулась тела – услышала громкий шепот:
– Входи, господин! Не бойся!
Елизавета подняла отяжелевшую голову, вглядываясь во тьму. Показалось: голос и легкое движение слышатся из кучи свежих, непропаренных веников… Правильно, так и должно быть. Вот и «он» наконец появился. Баенник!
Дверь в парильню медленно отворилась, и две смутные фигуры замерли на пороге предбанника.
– Никого нет, – произнес голос, – входи.
– А следы? – настороженно произнес другой голос, помоложе. – Сам видел женские следы на снегу!
– Коли так, – согласился первый, – давай искать.
Елизавета затаила дыхание. Итак, баенник, зная, что кто-то проник в его владения, намерен искать лихоимца. Недолго искать придется – вот она, вся тут, и скрыться негде, и сил на это нет. Однако Елизавете было не столько страшно, сколько чудно, что голос баенника показался ей очень знакомым, словно она уже слышала его много лет назад, да позабыла, где и когда. Разве что в страшном сне?..
– Думаешь, место надежное? – спросил молодой голос, а знакомый горячо отозвался:
– Или не знаешь, атаман, что банище – место клятое, поганое? Если пожару приведется освободить его и очистить, ни один добрый хозяин не решится возобновить строение: либо одолеют клопы, либо вновь огонь пожрет, либо сердитый баенник покоя не даст, всю скотину передушит. Можешь не сомневаться: год нетронутым наш схорон пролежит, и это самое малое!
– Стой! – вдруг перебил его громкий шепот. – Смотри, что там, на полке, белеется?
Темная тень вскочила на приступку и нависла над Елизаветою. Блеснул при луне выпуклый глаз (второй навек закрыт сморщенным веком), четко обрисовался ястребиный профиль, клочковатые, сросшиеся брови… И Елизавете стало ясно, что она даже и не приметила, когда милосердная смерть унесла ее с земли в тот мир, где встречаются и примиряются самые злые недруги. Она уже без страха встретила огненный взор, до безумия пугавший ее всего лишь два года назад, улыбнулась в ответ на хищную улыбку старого цыгана и даже успела, прежде чем рухнуть во тьму беспамятства, прошептать слова, которые прежде не проронила бы и под пыткою:
– Вайда! Возьми кольцо, баро[21]. Оно теперь твое, а мне ничего не нужно.
5. Птичка в клетке
– Еще чайку, ваше сиятельство?.. – Елизар Ильич заботливо потянулся к самовару, но Елизавета с улыбкою покачала головой и взяла из корзинки яблоко. Прикусила и зажмурилась, упиваясь кисло-сладким соком, хотя апрельские яблоки, конечно, были уже не те: сморщились, подвяли, как давно ушедшее воспоминание, как сама зима, которая наконец-то миновала…
Придя в себя после болезни, Елизавета обнаружила, что каким-то чудом перенеслась из белого, завьюженного мира снегов и стужи в царство солнца и света, где все сияло лужицами, грохотало паводками, звенело птичьими трелями, наливалось новой жизнью и веселилось. Весна и впрямь выдалась дружная, стремительная, буйная. Матовая, туманная, чуть распустившаяся листва яблонь на обрыве уже соседствовала с прозрачно-золотистыми осинниками, ясной прозеленью березовых рощ, изумрудными, помолодевшими ельниками. Придет лето, леса и сады утонут в одинаково густой, сочной листве, а сейчас, в апреле, эти разно-зеленые, шуршащие, шелестящие пятна напоминали сумятицу каких-то сказочных облаков, с которыми играл бесшабашный ветер, заплетая березовые косыньки, лаская желтые заросли купавки на сырых полянках и черные коряжины, под которыми кое-где еще таились клочья ноздреватого, умирающего снега…
Очнувшись на своей кровати в своей светелке, Елизавета долго-долго смотрела недоверчивыми глазами в окно, где сверкало синее весеннее небо, прежде чем поверила, что жива, снова жива, и все вокруг нее – живое, реальное, а не предсмертный бред. Там, в бреду, остался невесть откуда взявшийся и невесть куда канувший Вайда, и роковые тайны измайловского кольца, и лютый страх перед мужем, и слезы, застывшие на щеках, и посинелый труп, привязанный к дубовой колоде… Она и дальше предпочла бы думать, что события той ночи были всего лишь причудами баенника: колечко-то никуда не пропало, так и сжимало палец, но, впервые выйдя в сад, сразу увидела пепелище как раз там, где стояла черная банька. Тут-то она и осмелилась наконец-то спросить добрейшего Елизара Ильича, который всякую свободную минутку норовил проводить при больной графине: что же произошло той морозной мартовской ночью? И вот о чем она узнала.
Управляющий той ночью никак не мог уснуть. Долго вслушивался в неразборчивые голоса, доносившиеся из спальни графа, расположенной на втором этаже, как раз над его комнатушкою; потом вдруг начались крики, ругань, топот; что-то тяжелое скатилось по лестнице, и, наконец, с грохотом захлопнулась дверь.
Елизар Ильич, карауливший возле щелки, обмирая, осмелился выглянуть как раз вовремя, чтобы увидеть барина, угрюмо поднимающегося к себе со свечою в руке. Больше Елизар Ильич никого не разглядел и мог бы предположить, что это сам граф в гневе оступился и скатился с лестницы; однако, зная нрав Строилова, управляющий не сомневался, что кто-то стал новой жертвою его злобы. Однако Елизар Ильич, как ни разбирало его любопытство, был до того напуган, что не скоро решился подойти к окну и посмотреть во двор.
К несчастью, окна управляющего выходили в сад, и глазам его представилось то, что они не хотели бы зреть ни за какую награду: застывшее, привязанное к дубовой колоде тело, освещенное ледяной бледно-желтой луною… Но каково же было изумление Елизара Ильича, когда он вдруг увидел женскую фигуру, выметнувшуюся из-за угла, а потом услышал настойчивый стук в двери и окна, выходившие на заднее крыльцо!
